Виктор Василенко: ПРЕСС-ЦЕНТР повесть о Московском кинофестивале

Напомним, что в повести «Пресс-центр» журналист Виктор Василенко передал свои впечатления о Московских международных кинофестивалях 70-80-х годов, участником восьми из которых он был. Главный герой повести не является «вторым я» автора, хотя отношение к фестивалю и его событиям у них общее. Все высказывания кинематографистов, встречающиеся в книге, взяты из бесед с ними самого Василенко. Остальные персонажи не имеют конкретных прототипов, хотя порой действуют в ситуациях, имевших место в реальности. Для заставки использован один из рисунков выдающегося румынского режиссёра-мультипликатора Иона Попеску-Гопо, подаренных им Виктору Василенко.

БУДНИ ПРАЗДНИКА. МЫ ВСЕ – ОДНА СЕМЬЯ

Утром пришлось выбирать между экскурсией в музей Рублёва, просмотрами и советской пресс-конференцией. Остановился на последней – главным образом потому, что уже два дня упорно ходили слухи, будто на неё собирается приехать Ален Делон, причём, дабы защитить артиста от поклонниц, его доставят чуть ли не в броневике.

Однако не успел Павел захватить место поближе к столу гостей, как Орнатовский сказал ему, что Делона не будет: у него вчера погиб сын… Павел прикинул: с Нарлиевым он уже общался, с Гресем его познакомили, и он сможет с ним поговорить один на один позже, а группа «Тегерана» у него интереса не вызывала. И Коморовский тихо ретировался.

Автобус в музей Рублёва уже ушёл, и Павел поехал на просмотры. Шёл датский фильм «Из моей жизни». Достаточно традиционная для западноевропейского кино история о том, как человек, начав строить свой потребительский «рай», теряет духовные связи с близкими людьми, рассказывалась режиссёром добросовестно, но на среднем художественном уровне.

К половине второго Павел вернулся в «Россию». Первый, кого он увидел, был Ольбрыхский. Даниэль шёл с какими-то пакетами к себе в номер. Заметив Коморовского, улыбнулся и пригласил:

- Поднимемся, выпьем на дорожку: я сегодня уезжаю.

- Я вообще-то не большой любитель этого дела, попробовал уклониться Павел.

- Так я же зову выпить, а не напиться. У меня есть наша особая водка, которая у нас продаётся только за валюту.

Павел не разбирался в особенностях водки, поэтому, когда у него полезли на лоб глаза, он посчитал, что так и должно быть. Но у Даниэля тоже перехватило дыхание и выступили слёзы. Он изучил этикетку и произнёс энергичную польскую идиому. Особенностью водки оказалась её крепость в 70 градусов.

Почувствовав удобный момент, Павел рискнул спросить о том, о чём не только в интервью, но даже в обычном разговоре не стал бы заводить речь

- Данек, вы очень хороший актёр. Зачем вам нужна была эта, скажем так, экстравагантная любовная сцена в «Земле обетованной»? Чтобы продемонстрировать Европе свою смелость?

Даниэль не обиделся. Подумав, ответил:

- Этот «откровенный» эпизод работает на концепцию режиссёра, которому я доверяю. И я согласен с ним. Понимаешь, таким образом он сильнее даёт зрителям ощутить, что Боровецкий изменяет не просто невесте – самому себе. С невестой его связывает одухотворённое чувство, а тут – чистые инстинкты. Но сниматься в таком, конечно, было не очень приятно. Это очень трудно и стыдно. И от режиссёра тут требуется огромный такт. Режиссёр должен так посмотреть тебе в глаза, чтобы ты смог это сделать перед камерой, перед людьми (хотя Вайда и убрал всех, кроме тех, без кого никак было не обойтись), - и не потерять чувства достоинства.

Они уже прощались, когда Даниэль сказал:

- Ты знаешь, я думал после нашего разговора о «Потопе». У меня там не такая уж проходная роль. Я ещё никогда не имел в кино такого психологического материала. Кмициц – это человек, который или любит – или ненавидит, всё до крайности. И ещё: он всегда говорит правду в глаза даже самым высоким особам, не боясь, что это может стоить ему головы. Потому что он честный человек. И я хотел бы, чтобы в этом он стал примером для подражания.

Спустившись в вестибюль, Коморовский наткнулся на телевизионщиков, которые допрашивали Бату Живойновича. Дама-интервьюер задала вопрос, звучавший примерно так: не правда ли, Московский кинофестиваль гораздо лучше Каннского? В таком духе Бата и ответил.

Подождав, пока телевизионщики уйдут, Павел поинтересовался:

- Слушай, а что ты можешь сказать о Канне не для московской прессы?

- То же самое. В Канне нередко идут откровенно антигуманистические фильмы – в Москве, по крайней мере, в конкурсе, таких не увидишь. Да, Московский кинофестиваль имеет идеологический уклон, но разве Каннский – нет? Только если тут поощряются антибуржуазные фильмы, то там – антисоциалистические. Наконец, Каннский фестиваль – это «парад звезд», где каждый заботится лишь о том, чтобы выпятить себя, а Московский фестиваль отличает очень дружеская атмосфера. И это правда.

- Что мы всё о Канне, - сменил тему Бата.- Хочешь, я тебя с Голубовичем познакомлю?

Ещё бы Павел не хотел! Картина Голубовича «Сезон мира в Париже», в которой режиссёр сумел органично объединить антифашистский фильм-предупреждение и лирический рассказ о настоящей любви, произвёл на Павла огромное впечатление, и ему было, о чём поговорить с его автором. Однако первым вопрос задал Предраг Голубович:

- Как у вас прошёл «Сезон мира»?

- По-разному. В крупных городах – хорошо. В Харькове, например, он держался первым экраном три недели. Но в маленьких, в общем, слабо.

Голубович огорчился: - Надо было, наверное, сделать его поинтереснее для массовой публики – попроще по языку и с более динамичным сюжетом.

- Ни в коем случае! – чуть не закричал Павел.- Попроще и «поинтересней» - «Тегеран»! Да, его посмотрят сто миллионов – и никто – никто! – не выйдет из зала всерьёз встревоженным активизацией ультраправых. А ваш фильм, может быть, воспримет миллион человек, но у девятисот тысяч из них он заставит работать душу. Потому что он сделан так, что его просто невозможно воспринимать пассивно, его восприятие – это тоже творчество. Поначалу мне казалось, что у вас получилась просто цепь эпизодов сильного эмоционального воздействия. Но когда посмотрел ещё раз, то ощутил, что все эпизоды неразрывно связаны между собой – не драматургически, а художественно.

- Значит, вы это почувствовали? – Предраг уже с интересом посмотрел на Коморовского.- Жаль, что мне сложно точно сказать об этом по-русски, но вы меня поймёте. Это драматическая поэзия. Понимаете? Там нет жёсткой драматургии, но есть высокая внутренняя сила. Когда-то я встретил это в картинах Довженко и воспринял как своё.

Они говорили до позднего вечера, и домой Павел пришёл к полуночи. Но сейчас он усталости не чувствовал.

Приём на «Мосфильме» всегда был одним из «гвоздевых» номеров фестивальной программы, и Павел в это утро пренебрег всем остальным.

Выйдя из автобуса, он сразу же начал «фотоохоту». Запечатлел колоритного перуанского режиссёра Годоя в обществе Гурченко и Лужиной, сделал портретные снимки Савельевой и Глаголевой. Потом присоединился к коллегам, фотографировавшим Бардема. Знаменитый испанский режиссёр был не в духе и хмурился, что не очень-то подходило для фестивальных снимков. Подошёл Чулюкин, оценил ситуацию, обнял Бардема и улыбнулся ему столь обаятельно, что тот невольно улыбнулся в ответ. Защёлкали фотоаппараты.

- Вам бы, Юрий Степанович, в актёры пойти,- не удержался Павел, - «Оскар» был бы вам обеспечен.

Чулюкина ирония задела: «Можно подумать, что я это сделал для себя». Отповедь была заслуженной, и Павел поспешил загладить неловкость.

Гости тем временем рассредоточились между столами с угощением – конфетами, пряниками, фруктами, шампанским, квасом и, разумеется, самоварами чая. Для всех это было приятным «сопровождением» разговоров. Впрочем, Павел убедился, что кое-кто относился к угощению иначе: Игорь Владимиров, оказавшись один у стола, загружал свою сумку яблоками и конфетами.

- Из голодного края мальчик приехал, - брезгливо прокомментировал кто-то за спиной Коморовского. Павел обернулся – со стаканом крепкого чая стоял Нарлиев. Обсуждать Игоря Павлу было неинтересно, он заговорил о другом:

- Как вам «Тегеран»?

- Не могу понять, зачем им нужно было убивать столько людей. С начала и до конца фильма убивают, убивают и убивают. Зачем? Чтобы «зрелищней» было? Спаси нас Бог от такой «зрелищности».

К ним подошёл Васильев с Оссейном. Леонид поинтересовался, о чём идёт речь.

- Да вот, и мы решили «Тегераном» повосторгаться, ответил Павел.

Леонид смутился: «Вы, надеюсь, понимаете, - сказал он, обращаясь к Ходже, - то, что я писал о «Тегеране» - это вовсе не то, что я думаю о нём». Нарлиев не обратил на эту реплику внимания.

- Конечно, легко «держать» зрителя тем, сколько человек убьют в фильме и каким образом, - продолжал он. – Сколько таких лент хотя бы на этом фестивале! Показывают убийства не для того, чтобы люди задумались, насколько это страшно и противоествественно, а чтобы развлечь публику! Конечно, это привлечёт зрителя, но художник, идя на такое, становится преступником перед подрастающими поколениями.

- Это, конечно, плохо, - вступил в разговор Оссейн. – Но мы живём в очень жестоком мире. А кино – зеркало мира, поэтому нормально, что мы видим в нём жестокость.

- Однако кино не просто отражает мир, - ринулся в бой Павел, - но и в свою очередь воздействует на духовную атмосферу общества – и в немалой степени!

- Я считаю, что каждый может делать то, что он хочет, - остался непреклонным Робер.

Павлу оставалось только удивляться, что режиссёр, который выступил в «Отверженных» недвусмысленным сторонником активного добра, считает нормальным, что рядом с ним кто-то сеет страшное зло. Что это: такое понимание демократии или последствия двух десятилетий работы в коммерческом кино?

Когда они возвращались в «Россию», Коморовский поинтересовался у Васильева, каким путём от него добивались требуемой оценки «Тегерана»: применяли «испанский сапог» или ограничились дыбой?

- А другую рецензию просто не опубликовали бы.

- А что, эти полсотни вам были жизненно необходимы? Дети, наверное, от голода пухли?

- Если бы я позволил себе роскошь отказываться, то сидел бы, как ты, в провинциальной газетёнке, - уже с сильным раздражением ответил Леонид.

- Зато не пришлось бы объяснять, что вы своих взглядов не разделяете. Смотрели «Игрушку» Вебера? Вспомните, что говорит биг-босс Рамбаль-Коше: «Кто из нас чудовище: я, приказывающий вам снять штаны, или вы, который тут же спешит оголить свой зад?».

Во второй половине дня Павел решил съездить в Дом кино на международный симпозиум кинематографистов. В последние годы он регулярно получал приглашения на него, однако при всём интересе к симпозиуму редко когда мог посвятить ему хотя бы один полный день. Обычно Коморовский заскакивал туда, выспрашивал у кого-нибудь из знакомых, о каких вопросах шла речь, слушал пару-тройку выступлений – и бежал дальше.

В автобусе Павел сразу заметил мощную фигуру Иона Попеску-Гопо. Место рядом было свободно, и Коморовский поспешил его занять. Не без робости – памятуя о том, что Попеску-Гопо не только прославленный режиссёр-мультипликатор, лауреат Канн, но и большой начальник: вице-президент Международной ассоциации мультипликаторов и президент Ассоциации румынских кинематографистов, - Павел попросил об интервью после симпозиума. Ответ оправдывал опасения: «У меня нет возможности. Я приехал в Москву только на симпозиум, на один день». И всё же Павел решил проявить настойчивость

- Ну тогда давайте перед…

Собеседник улыбнулся: - Хорошо.

Они говорили в автобусе, потом в фойе до звонка. Уже на пути в зал Павел начал последний вопрос: - Вы ветеран Московских кинофестивалей…

- Почему «ветеран»? – «обиделся» Ион. – Просто я часто приезжаю на них. Приезжаю потому, что мне нравится их атмосфера. Ведь очень важно, чтобы дружба и взаимопонимание установились между кинематографистами всего мира. Московский кинофестиваль как раз способствует этому.

Режиссёр пошёл к сцене. Павел понимал, что его настойчивость превышает все допустимые рамки, но всё же протянул Иону блокнот. Тот взял – и сидя в президиуме симпозиума, президент Ассоциации румынских кинематографистов, вице-президент Международной ассоциации мультипликаторов рисовал Коморовскому своего героя «Гомо Сапиенса»,.. пытающегося спастись от журналистов. У Павла сам собой родился заголовок и лейтмотив следующего репортажа: «Мы все – одна семья».

Атмосфера фестиваля, по-видимому, стала оказывать благотворное воздействие даже на ведущего пресс-конференций. Окинув зал, в котором сидело меньше десяти человек, он в первый раз за все дни работы пресс-центра пошутил: «Наш марафон приближается к финишу, и многие журналисты сходят с дистанции». Однако к третьей конференции журналистов набилось столько, что не хватило мест в зале. Ещё бы – ведь её давал сам Альберто Сорди!

Около часа Сорди «допрашивали» по классическим канонам: наперебой задавали вопросы, направляли в лицо яркий свет ламп, причём, осветительная аппаратура давала столько тепла, что от него вполне можно было поджариться.

А после пресс-конференции журналисты ещё попросили актёра пройти во внутренний двор гостиницы, где фотографировали не столько его, сколько друг друга на фоне звезды.

- Отличный парень Сорди,- поделился Павел с Величко.- Его так терроризируют, что любой бы взбесился, а он ещё и улыбается.

- По-моему, он просто добросовестно, но без малейшего интереса несёт бремя славы. Ты посмотри внимательнее в его глаза: в них только скука.

Среди журналистов прошёл слух, что в два на кинорынке будет давать пресс-конференцию Радж Капур. Павел был к нему равнодушен, но читателей и в особенности читательниц такой материал заинтересовал бы. В зале на Воровского сегодня заканчивались конкурсные просмотры. Норвежской и новозеландской картинами, в принципе, можно было пожертвовать.

В вестибюле Дома международной торговли собралось человек пятнадцать журналистов – знакомых Павлу и незнакомых. Капура пока не было. Ожидая, лениво обменивались впечатлениями от фестивальной программы фильмов.

- Хороших лент почти нет, - тоном пресыщенного сноба посетовал совсем ещё молодой парень.- Из того, что я видел, только «Изгои» и внеконкурсный «Ва-банк» что-то из себя представляют.

- Я слышала, «Тутси» просто прелесть, - добавила девица, не многим старше.

- Видела я «Тутси», - поморщилась рыженькая девушка лет 25-и, - вещица изящная, но совершенно пустая.

- «Отверженные» - вполне достойный фильм, - подал реплику Васильев.

- Между прочим, - внёс свою лепту Павел, - есть ещё «Стены свободы», да и «Розу ветров» я считаю незаурядным фильмом, хотя, конечно, это произведение… как бы сказать, специфическое.

- Галиматья эта «Роза ветров», - вынес приговор Николаев.

- А ты так хорошо понял его? – спросил Павел

- Его именно нельзя понять.

- Так как же ты о нём столь категорически судишь, если ты его не понял? Назвать произведение плохим можно лишь тогда, когда разобрался в нём достаточно глубоко. Иначе может получиться изрядный конфуз, как у наших критиков с «Андреем Рублёвым» и «Зеркалом».

- Чушь ты говоришь. Кино – это массовое искусство, и оно должно быть понятным массам. А твой Тарковский никому, кроме кучки эстетов, не нужен.

- Так он же считает «Зеркало» вообще лучшим фильмом советского кино, - поддержал атаку на Коморовского Владимиров.

- Я тоже так считаю, - неожиданно для Павла встал на его сторону Васильев.

- И потому расхваливаешь не Тарковского, а «Тегеран», - перенёс огонь на него Владимиров.

- А что, достойней восхвалять «Особо важное задание»?

- В «Задании» есть пафос, которого давно не было в других наших картинах.

- Да не пафос, - вмешался Павел, - а патетика. Причём, откровенно спекулятивная. Стремление угодить тут заложено в основу. Отражено всё, что нужно, и всё, как нужно. Правильно говорил Козинцев: самый большой вред нашему киноискусству приносят те режиссёры, которым страшно хочется откликнуться. Поэтому мы и докатились до того, что предпочитаем Матвеева Тарковскому – я имею в виду не только зрителей, но и специалистов, что просто постыдно. Уже забыли, что такое язык кино! Любой фильм, где от зрителя требуется минимальное напряжение души, попадает в разряд «трудных». А зарубежные деятели кино – те, которые нам искренне симпатизируют, - говорят о современном советском киноискусстве как о покойнике. Я беседовал тут с американцем…

- Так что, по-твоему, мы должны оценивать наше кино, оглядываясь на мнение американцев? – заговорил тоном прокурора Николаев.

Павел ощутил атавистическое желание дать ему в морду. К счастью, выручила рыженькая девушка.

- Ну зачем так, - сказала она невинным голосом. – Разве кто-нибудь сомневается в том, что у нас даже паралич самый прогрессивный в мире?..

А Капур так и не пришёл.

Хотя Павел заснул рано, утром он с трудом заставил себя проснуться. Однако при мысли, что до конца фестиваля осталось всего два дня, он почувствовал грусть. Ещё два дня – и не будет фестивальной суеты, разговоров со знакомыми о том, что так важно для тебя, не будет напряжённой работы, которая, хотя и страшно выматывает, зато даёт ощущение наполненности жизни…

Коморовский заскочил на мексиканскую пресс-конференцию, чтобы подкрепиться утренним кофе, и поехал на Воровского, где сегодня начинался показ внеконкурсных фильмов.

Зал обычно заполненный где-то на две трети, теперь был забит. Хорошо, что ему занял место Васильев.

- Как это надоело, - сказал Павел.- Как внеконкурсные просмотры, так сюда устремляются чьи-то родственники, знакомые, знакомые родственников и родственники знакомых.

- Сейчас ещё ничего, - ответил Леонид. – Пришёл бы ты на полчаса раньше. У входа толпа журналистов. Дверь перекрыта – и никого не впускают: нет мест. Хорошо, что с нами Жора оказался (Георгий Капралов, сотрудник «Правды» и один из руководителей советской кинопрессы – В.В.). Он впереди как танк, а мы сзади как пехота. Прорвались. Жора потребовал, чтобы у почтеннейшей публики проверили аккредитации – меньше ста человек их имели.

Вечером, совершая традиционный обход вестибюля «России», Павел увидел, как из лифта вышел Марчелло Мастрояни. Павел выхватил из сумки магнитофон и бросился к артисту.

До выхода из гостиницы Мастрояни надо было сделать шагов 70, однако это заняло у него более получаса. Один за другим на его пути вставали журналисты. И хотя актёр раз за разом произносил: «Но!», - череда желающих вырвать «два слова для…» не уменьшалась.

Когда к нему пробился Коморовский, Мастрояни вдруг «подобрел». Весело глядя на Павла, он по-русски сказал: «Москва – хорошо, икра – хорошо, водка – хорошо». Потом энергично добавил: «Баста!», отодвинул Павла и устремился к выходу.

Павел забрал в пресс-боксе очередную пачку материалов и решил идти домой, но его перехватил Величко и сказал с непривычным азартом:

- Слышал: сегодня приехали Жанна Моро и Депардье. Давай скоалицируемся и попробуем их поймать и извлечь хоть небольшое интервью. А ты ещё и снимешь их для моего журнала.

- Спасибо…- Соблазн, конечно, был велик. Но Павел чувствовал себя слишком уставшим, чтобы начинать ещё одну охоту за звездой ради интервью как такового. А каких-то «своих» вопросов у него не было ни к Моро, ни к Депардье. Ролей Моро он вообще видел очень мало, а громилы Депардье у него интереса не вызывали. И Павел нашёл отговорку:

- Мне на завтра нужно ещё готовить материал.

В последний день Павел на просмотрах сформировал своё «жюри» из коллег: предложил нескольким знакомым критикам оценить по шестибалльной системе виденные ими картины конкурсной программы. Явного лидера не оказалось. Средняя оценка больше пяти вышла у «Дерева Джамал» и «Отверженных»; по пятёрке получили «Изгои» и «Стены свободы»; «Тегерану» все дружно выставили тройку.

Попытался Коморовский заполучить в своё жюри и Бату Живойновича. Но тот лишь посмеялся: «Не выйдет. Не могу делиться оценками до объявления решения жюри». Не без труда Павлу удалось узнать «неофициальное» мнение Баты – ему очень понравился фильм «Дерево Джамал», а вот к «Тегерану» он, как и почти все члены жюри, относится негативно.

Через час предстояло ехать на вокзал. Павел взял из пресс-центра последние материалы, совершил прощальный обход вестибюля. В кресле у рекламного щита он увидел ожидающего кого-то Дина Рида. Сел в соседнее, и с трудом подбирая английские фразы, задал несколько вопросов. Ответы он записывал на магнитофон, надеясь дома найти хорошего переводчика. Тем не менее, общий смысл был ясен и так. Рид рассказал, что переживает трудный период: одна из главных проблем в том, что он старается делать слишком много сразу – и поёт, и пишет сценарии, и снимает фильмы, и занимается политической деятельностью. Дин боится, что это уже влияет на качество того, что он делает. Кроме того, возникли проблемы личного плана: он женился, думая, что нашёл великую любовь, а жена оказалась только любовницей, но не другом. Ему везёт на друзей – мужчин, но вот с женщинами…

Перед тем, как попрощаться, Павел протянул Дину блокнот и ручку. Он думал получить автограф, однако не без удивления прочёл: «Благодарю тебя за дружбу. Дин Рид».

Решение жюри Коморовский узнал уже дома. «Стены свободы» и «Изгои» не получили вообще ничего. «Отверженные» - второстепенный приз. А «Золото» присудили «Тегерану». На память пришли слова Станислава Ростоцкого – бессменного председателя жюри последних лет, которые тот сказал в компании польских приятелей, где тогда был и Коморовский: «Тому, кто был председателем жюри, надо присваивать Героя»…

Виктор ВАСИЛЕНКО,

Белгород