Виктор ВАСИЛЕНКО О ПРИЧИНАХ ГИБЕЛИ
СОВЕТСКОГО СОЦИАЛИЗМА
НЕ ВЫДЕРЖАЛИ “ИСПЫТАНИЯ СЫТОСТЬЮ”
«Слякотные» годы
Ничего не предпринималось в 60-80-е годы и для совершенствования коммунистического воспитания через быт. Напротив, происходила декоммунизация будничной жизни. С улучшением материального благосостояния людей возникало и постоянно углублялось отчуждение между ними. Так, строительство новых кварталов и районов вело к отмиранию дворов. Понятно, что это диктовалось стремлением к лучшей планировке, чтобы не было «колодцев». Но двор был особым миром, объединявшим жильцов, в котором люди с детских лет проходили школу коллективизма. В новых домах такое единение оказалось разрушенным. А какую-либо иную форму коммунизации жизни внедрить не удалось – да и не помню, чтобы кто-то всерьёз пытался это делать. И к 80-м годам нормой сделалось полное равнодушие соседей друг к другу.
Прекрасной, в принципе, идей было коллективное садоводство. В идеале это можно представить так: огромный общий сад с площадками для тихого и активного отдыха, много небольших летних домиков на 3-4 семьи, минимальный штат платных сотрудников, занимающихся размещением садоводов и направлением их на нужные участки работы. Люди приезжали бы сюда, чтобы отдохнуть и потрудиться «на земле» в обществе таких же любителей природы. Плоды труда распределялись бы по принципу: каждому по разумным потребностям.
Однако на деле всё свелось, по сути, к созданию личных подсобных хозяйств, способствовавших не коммунизации сознания, а возникновению «духа собственности», который не единожды проявлялся столь страшно, что заставлял содрогнуться всю страну – кроме, похоже, идеологов КПСС, потому что никаких реальных мер, кроме сотрясения воздуха, с их стороны не следовало.
Не было действенных попыток найти и внедрить в жизнь такие формы досуга, которые способствовали бы единению людей. Более того, утрачивались находки прежних лет. К примеру, перестали делать – вероятно, как нерентабельные – маленькие кинотеатры в жилых домах, рассчитанные на жителей ближайших кварталов. А ведь в прежние времена в них люди ходили – в годы учёбы в Харьковском университете я ещё застал таких посетителей – не только посмотреть фильм, но и пообщаться друг с другом.
Клубы и дворцы культуры, которых создавали по-прежнему много, в своей работе теперь ориентировались не столько на организацию духовно активного досуга, приобщение к творчеству как можно большего числа людей, сколько на подготовку весьма ограниченных по численности занимающихся в них творческих коллективов, которые «натаскивали» на всевозможные смотры и конкурсы. А результаты, достигнутые на этих смотрах и конкурсах, стали одним из важнейших критериев оценки деятельности клубов.
Собственно говоря, для организации духовно активного досуга и вовлечения в него как можно более широкого круга людей от 60-х к 80-м годам вообще делалось всё меньше и меньше. В 70-80-е годы главным местом, где молодёжь проводила свободное время, стали дискотеки – продукт духовного разложения буржуазного общества, совершенно некритически перенесённый на нашу почву.
Суть времяпровождения в дискотеках исчерпывающе точно выражает термин их завсегдатаев «Балдеть». Весьма громкие ритмы и пульсирующий свет подавляли сознание, делая априори невозможным какое-то духовное наполнение этих вечеров. Попытки придать дискотекам «идейную направленность» были чистым формализмом, потому что молодые люди ходили сюда, чтобы НЕ ДУМАТЬ. По самой своей сути это была сугубо потребительская форма досуга, и дискотеки стали центрами «размывания» коммунистической идеологии.
Эффект деятельности этих центров был велик. В середине 80-х годов значительная часть молодёжи 16-18-и лет «серьёзную» музыку, обогащающую душу человека, не воспринимала в принципе. В одной из статей в «Советской культуре» приводилась подборка высказываний из писем людей этого возраста. Их лейтмотив: отстаньте со своим Моцартом, дайте нам слушать то, что мы хотим. Композитор Кирилл Волков, комментируя эти письма, заметил, что все они «написаны словно бы одним человеком». «Знаете, что мне сразу представляется, когда я перебираю эти письма? – делился композитор. – Гендель и Гретель из сказки братьев Гримм. Как они съедают пряничный домик… и кажутся себе победителями. А ведьма уже разводит огонь под большим котлом, довольно поглядывая на пир маленьких бедолаг».
В постсоветское время кое-кто из политиков и даже учёных – сторонников левой оппозиции стал всерьёз именовать 60-80-е годы «золотым веком» советского социализма. Действительно, в этот период резко поднялся уровень материального благосостояния основной части советских людей. С 1950 по 1972 годы выпуск потребительских товаров длительного пользования вырос в 16 раз. С 1966 по 1985 годы реальные доходы населения увеличились в 3,2 раза. К 1986 году из каждых 100 семей 98 имели телевизор, 91 – холодильник, 70 – стиральную машину. Во второй половине 80-х 63,7% семей в РСФСР жили в отдельных квартирах, 24% - в отдельных домах… По среднедушевому уровню питания Советский Союз вышел на 7-е место в мире. Очень высоким был уровень социальной защищённости людей.
Однако в условиях деградации работы по духовному развитию людей и формированию у молодого поколения установок гуманистической идеологии рост материального благосостояния оказался не благом, а злом. Он создал предпосылки для распространения погони за матблагами. Избранный способ повышения материальной обеспеченности людей стимулировал включиться в неё. И при этом всё меньше делалось для выработки во внутреннем мире человека «иммунитета» против такого соблазна. Развязывание гонки за матблагами вело к девальвации духовных ценностей – сначала у отдельных людей, потом это явление стало всё явственней ощущаться в масштабах всего общества.
«В советском обществе больше не происходит революционных перемен… вместо этого оно, по-видимому, просто стремится достичь более высоких потребительских стандартов капиталистического Запада», - с удовлетворением констатировал небезызвестный З. Бжезинский. «Во внутренней политике Советского Союза в большей мере делается ставка на улучшение материальных условий жизни по буржуазному образцу, чем на моральные факторы», - вторили ему Кан и Брюс-Бриггс. А советские идеологические работники вместо того, чтобы разобраться в этом вопросе и сделать необходимые выводы, предпочитали «давать отповедь»: «Себе в союзники идеологи и пропагандисты Запада хотели бы записать даже реальное достижение социалистических государств – происходящий в них быстрый рост уровня жизни населения».
«Потребительство противоречит самой сущности социалистического общества, его идеологии, морали, исторической направленности», - резонно замечали они. Но из этого тезиса делали странный вывод: «И потому, в конечном счёте, потребительство в нашем обществе обречено». Между тем, был ведь и другой вариант: в условиях самоуспокоенности потребительство могло уничтожить идеологические основы советского социалистического общества. И в то время, когда делались эти оптимистические заявления – в середине 70-х годов – идеологический кризис уже явственно сказывался на сознании людей.
В постсоветское время с разницей в несколько лет в «Правде» появились два материала, авторы которых используют популярный и поныне фильм Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С лёгким паром» как свидетельство состояния советского общества середины 70-х годов. И то, что они с расстояния двух десятилетий видят в этой картине, действительно хорошо характеризует время «застоя».
С одной стороны, Павел Бакшеев отмечает: герои – рядовой врач и рядовая учительница – только что получили бесплатно новые вполне приличные квартиры. И на свою зарплату уже успели их обставить достаточно комфортабельной мебелью и бытовой техникой – и ещё остались деньги на обильный новогодний стол. Женя явно привык передвигаться по городу на такси. Ставший не нужным авиабилет он просто выбрасывает…
Типовые замки, над которыми иронизируют создатели фильма, свидетельствуют о чувстве полной безопасности людей в обществе: в «демократическое» время первое, что сделал бы новосёл, - поставил замок похитрее и, наверное, не один. Надя, увидев в своей квартире незнакомого мужчину, поначалу относится к нему не слишком доброжелательно, но вполне по-человечески; импульс кинуться за милицией у неё не возникает… И так далее, и тому подобное.
А вот С.Г. Кара-Мурза обратил внимание в фильме на другое: «инфантилизм, переходящий в экзистенциальную безответственность» персонажей. Общество обеспечило им тот уровень благосостояния, который отметил Бакшеев, однако «им всерьёз казалось, что все эти квартиры, и отопление, поезда и самолёты не плод напряжённых постоянных усилий и определённой социальной организации, а дано от природы и исчезнуть не может». И поскольку они не отдают себе отчёта в этом, им представляется недостаточным уровень их материальной обеспеченности. «Оба героя соглашаются в том, что зарплата у них меньше, чем заслуживают их профессии. При этом они как будто не замечают, что оба только что получили бесплатно просторные квартиры в хороших домах… Как не замечают и того, что на их “маленькую” зарплату они могли без большого потрясения для своего кармана полететь на самолёте, взять такси и т. д.».
Павел Бакшеев отмечает, что импортную мебель герои не просто купили, но «достали». Он использует этот момент, чтобы подчеркнуть их финансовые возможности: могли позволить себе переплатить. Но у этого есть и вторая сторона: они были готовы переплатить (а это не только материальный, но и моральный урон) ради обладания «престижной» вещью. То есть, материальные блага в их шкале жизненных ценностей занимают существенно более высокое место, нежели в той шкале ценностей, которая была характерна для советского человека 30-50-х годов.
К этому надо добавить, что чувство «советскости», характерное для героев книг и фильмов прошлых лет, в персонажах «Иронии судьбы» не ощущается совершенно. Они, - используя характеристику близкого им по духу персонажа из фильма «Послесловие», - «граждане своей квартиры». В подобной жизненной позиции явственно проявилось то, о чём предупреждал Бердяев: заражение сознания людей социалистического общества «буржуазностью как категорией духовной и моральной».
Развитие духовного и идеологического кризиса наглядно иллюстрируют два материала, помещённые в «Комсомольской правде» в начале 70-х и начале 80-х годов, и реакция, которую они вызвали.
Первый материал относится к лету 1972 года. В колхозе имени Чапаева Рязанской области во время уборки загорелось скошенное поле. Чтобы спасти стоящую рядом ещё не убранную пшеницу, молодой тракторист Анатолий Мерзлов вступил в борьбу с огнём. Когда загорелся трактор, до последнего пытался спасти машину – и погиб.
Случай получил широкий резонанс. В «Комсомольскую правду» пришло множество откликов от сверстников Анатолия. Авторы большинства восхищались поступком комсомольца. Но были и такие, кто недоумевал: жертвовать жизнью ради куска железа?! Подобных писем было немного, но достаточно, чтобы счесть их тревожным симптомом, - и редакция попросила прокомментировать их самого Константина Симонова. Маститый и уже далеко не молодой писатель очень серьёзно отнёсся к поручению. Он побывал в колхозе, где жил и работал Анатолий Мерзлов, убедился, что поступок юноши был не импульсивным, а вполне осознанным.
Осмыслив всё случившееся, Симонов сделал вывод: Анатолий поступил так, «потому что видел в своём тракторе частицу народного достояния, то есть, в конечном счёте, частицу Родины. И, оставаясь верным себе, не мог поступить по-другому».
Размышлял писатель и над позицией тех, кто счёл подвиг Мерзлова «нецелесообразным» - и увидел в ней симптом девальвации гуманистических ценностей, утраты приоритета общественных интересов. «Да, конечно, жизнь человека дороже трактора. В этом случае – дороже трактора, в другом случае – дороже чего-то другого… А с другой стороны, спрашивается, на что способен человек, живущий в постоянном сознании того, что его жизнь дороже всего остального? Способен ливообще что-нибудь спасти – винтовку, трактор, самолёт, да и самое главное – другого, попавшего в беду человека, - тот, кто в решительное мгновение, перед тем, как пойти на риск, начинает считать – что сколько стоит?.. Подозреваю, что такой человек не только трактор из огня, но и ребёнка из воды не вытащит, хотя и будет считать, что человеческая жизнь дороже всего на свете. Подразумевая при этом, конечно, свою собственную жизнь. В этом-то и весь секрет».
Примерно десятилетие спустя на страницах той же «Комсомолки» прошла дискуссия, вызванная случаем совсем иного рода, хотя в центре её тоже был поступок комсомольца, работавшего в колхозе на уборке. Поводом её послужила статья, в которой рассказывалось о рабочем (подчеркну ещё раз: комсомольце), подрабатывающем в отпуске в селе комбайнёром. «Вкалывал» крепко, за что имел деньги и почести. Деньги брал себе, Почётные грамоты демонстративно раздавал ребятишкам на игрушки. Когда ему предложили возглавить комсомольско-молодёжную бригаду на уборке, поставил ультиматум: давайте за это машину.
Мнения читателей и тут разделились, но среди сверстников персонажа статьи явно преобладало сочувствие к мотивам, руководившим им. В сущности, защищал их и автор материала, подводящего итог дискуссии (не «калибра» Симонова, что говорит и о позиции редакции). Он не одобрял вызывающего поведения молодого человека, но вполне лояльно относился к его жизненной позиции: «О каком вещизме можно вести речь, если человек честно зарабатывает деньги на то, что он очень хочет приобрести. Другое дело, если бы он во имя этого шёл на обман и подлость».
Автор статьи дошёл до того, что поставил в один ряд с рабочим-приработчиком… Стаханова! Тот, мол, тоже за свой ударный труд получил немало матблаг: и меблированную квартиру, и лошадь с двуколкой. Это была уже прямая подтасовка. Во-первых, Стаханов этих благ не просил и тем паче не вымогал. А во-вторых, - и это ещё важнее - Стаханов ударно трудился на своём рабочем месте, и его открытие новых форм организации работы способствовало продвижению вперёд всей отрасли народного хозяйства страны. За это его государство и отблагодарило. Кстати, моральная составляющая благодарности была много больше материальной – Стаханов стал знатным человеком. А персонаж статьи «ударно» прирабатывал на себя – в буквальном смысле «рабски трудился на службе у алчности», а польза обществу была лишь побочным эффектом такого труда.
Другой журналист в другой молодёжной газете примерно в то же время страстно порицал «моралистов», которые ставят на одну доску того, что «добывает этот [длинный] рубль нечестным путём и того, кто просто любит много и хорошо работать. А надо было бы различать. Честный рубль, даже очень длинный, куда реже используется во зло». Только ведь те, кто тратили своё свободное время на приработки (а именно о них шла речь и в этой статье), любили вовсе не работать – деньги они любили. Пример рабочего-комбайнёра, о коем шла речь выше, свидетельствует об этом однозначно. И использовались такие «честные» рубли по тому же назначению, что и «нечестные» - на приобретение машин, «престижных» тряпок, импортных гарнитуров и прочих атрибутов потребительского «рая». Причём, нередко случалось, что в стремлении раздобыть за «честные» рубли подобное барахло,люди преступали нормы не только морального, но и уголовного кодекса – в частности, те, которые предусматривали наказание на незаконные операции с валютой.
Вряд ли авторы этих и немалого числа им подобных статей не ведали о таких случаях. Тем не менее, они даже не пытались пригласить читателей к размышлению над тем, как влияет погоня за «честными» рублями на внутренний мир человека – хотя отдельные детали статьи о рабочем-комбайнёре убедительно свидетельствуют: уродливо деформирует. И ни в одной из статей такого рода не было и отзвука мысли, что во имя гонки за матблагами эти люди (а, по данным академика В.Н. Кудрявцева, в 80-е годы приработка на стороне искали 30% молодых горожан) проматывают высшее богатство социализма – возможность духовного развития.
Писатель Всеволод Кочетов в годы «борьбы с культом личности» при минимуме желания вполне мог подать себя как «жертву сталинизма». Взять, хотя бы, такой эпизод: редактор «Ленинградской правды», где в начале войны работал военкором Кочетов, из-за личной неприязни к нему уволил писателя и через горком добился, чтобы его не принимали ни в какое другое издание. В условиях блокады это был едва ли не смертный приговор: человек был лишён права на карточки (Кочетов, у которого сохранился пропуск на фронт, какое-то время ездил обедать в те части, где у него были знакомые командиры, потом его устроили в дивизионную газету, которая горкому не подчинялась).
Однако вместо этого Всеволод Анисимович, начиная с конца 50-х годов, невзирая на неприятности, активно выступал против отхода от сталинских принципов строительства нового общества. Потому что будущее страны было для него важнее личных обид, а он ясно понимал и предупреждал всех, что такой отход неизбежно ведёт к разрушению достигнутого в деле утверждения коммунистической идеологии, к «слякотным дням жизни без идей», в которой заржавеет и порвётся цепь преемственности между поколениями.
Со второй половины 70-хсправедливость его предупреждения год от года становилась всё более очевидной.
