Коммунистическая идеология – «секретное оружие» Советской страны

Чтобы ни говорили хулители советского строя, они никогда не смогут опровергнуть тот факт, что социалистический Советский Союз сумел выстоять и победить в борьбе с врагом, который до того покорил почти все капиталистические государства континентальной Европы – и каждый раз гитлеровской Германии хватало для этого от нескольких часов до нескольких недель; а англичане бежали от немецких войск из Дюнкерка, бросив всю боевую технику. Причём, в кампании 1939-40 годов Германия опиралась только на собственные силы. А к моменту нападения на СССР на неё уже работала промышленность всей Западной Европы и по общему промышленному потенциалу она превосходила Советский Союз минимум вдвое; вместе с её армиями в агрессии против нашей страны участвовали войска Румынии, Венгрии, Италии, Финляндии, не говоря уже об отдельных соединениях других государств, в том числе и оккупированных – скажем, против нашей страны воевало несопоставимо больше французов, чего на её стороне. Не таким уж преувеличением звучит утверждение некоторых современных историков, что это был крестовый поход всей Европы против большевизма.

Версия о решающем вкладе в победу над гитлеровской Германией союзников критики не выдерживает. Ведь в первые месяцы войны, когда помощь союзников была нужнее всего, они помогали преимущественно благими пожеланиями. Да и вообще, союзники начали решительные действия против Германии только тогда, когда стало очевидным, что если они промедлят ещё несколько месяцев, Советский Союз своими силами освободит всю Европу. Кстати, Сталин даже в наиболее драматичные моменты войны никогда не обращался к союзникам со столь отчаянным призывом о помощи, с каким обратился к нему в январе 1945 года Черчилль, когда немцы нанесли контрудар в Арденнах и поставили войска союзников на грань разгрома. Нет, это Советский Союз спас «демократический» Запад, но никак не наоборот. И Черчилль – ненавистник коммунизма Черчилль! – был вынужден, по собственным словам, молить Всевышнего о даровании долгой жизни Сталину, чтобы тот мог направлять судьбы Советской страны, которая «показала всё своё величие».

Что же дало силы советскому народу сначала устоять против такого страшного врага, а потом и разгромить его?

Демверсию о решающей роли штрафбатов и заградотрядов исчерпывающе охарактеризовал, выступая 19 января 2005 года в Госдуме С. Иванов, бывший в то время министром обороны: подобное утверждение «иначе как маразматическим назвать нельзя». Действительно, каким образом заградотряды, например, могли побудить сражаться до последнего войска, оказавшиеся в окружении? А ведь, как уже упоминалось в моих предыдущих статьях, в 1941 году, по свидетельству начальника Генштаба сухопутных войск Германии Гальдера, для борьбы с оказавшимися в окружении войсками Красной Армии, немецкое командование было вынуждено отрядить 50 дивизий.

Явно не укладывается в версию о страхе, как главной движущей силы сопротивления советского народа, и огромное число добровольцев, стремящихся встать в ряды защитников Советской страны. Оспорить это невозможно, так антисоветчики пытаются «интерпретировать»: мол, «шли потому, что всё равно возьмут, так уж лучше добровольцем». Но как быть с десятками тысяч ополченцев, которых без их желания никто бы не «взял» – и возраст не тот, и «бронь» у многих была. Уже в постсоветское время ректор Московского технологического университета Ю.М. Соломенцев вспоминал, как во время войны директор одного из уральских заводов опрометчиво издал приказ: «За потерю пропуска – на фронт»; буквально на следующий день более половины работников «потеряли» пропуска.

Второй «рубеж обороны» антисоветчиков: такая стойкость советских войск – проявление традиционного русского патриотизма. У меня и мысли нет преуменьшать значение этого фактора. Замечу только, что возрождение патриотического воспитания - немалая заслуга советского руководства. Ведь этот поворот, вопреки утверждениям «белых патриотов», был совершён отнюдь не тогда, когда к нему вынудили неудачи первого этапа войны, а в середине 30-х годов. С былым отрицанием славного прошлого нашей страны было покончено. Всё более значительное место занимали произведения литературы и кино, которые должны были вселить в людей гордость за великие достижения нашей державы прошлых веков, за персонажей истории, которым удавалось добиваться выдающихся свершений. Причём, оценка им давалась не с классовой, а с патриотической позиции. Дворяне, князья и даже цари, заботившиеся о благе России, прочно заняли место среди «положительных» героев.

А с другой стороны, почему-то в Николаевской России традиционный русский патриотизм проявлялся довольно сдержанно. Современный историк И. Пыхалов предложил красноречивый показатель стойкости войск: соотношение погибших и пленных в той или иной войне. Так вот, в Русско-Японской войне Россия потеряла пленными в 1,5 – 2 раза больше, чем погибшими (мнения из различных источников существенно расходятся, но общей картины не меняют). В Первой мировой войне, если исходить из данных российского Генштаба 1917 года, российская армия потеряла пленными в 4,5 раза больше, чем погибшими. А вот в Великой Отечественной соотношение было уже принципиально иным: погибших в 1,6 раз больше, чем пленных! То есть у Красной Армии «показатель стойкости» был значительно выше, нежели у царской армии.

Безусловно, огромную роль в Победе сыграло коммунистическое воспитание советских людей, которое партия целеустремлённо вела два предвоенных десятилетия.

Даже антисоветчики признают, что советские труженики тыла сделали невероятное. В считанные месяцы на новом, зачастую в буквальном смысле пустом месте, возвели сотни эвакуированных предприятий и начали выпускать военную продукцию. Демпропаганда пытается внедрить версию, будто главным стимулом этого трудового подвига был всё тот же страх. С очень большой натяжкой ещё можно допустить, что за счёт страха в сильный мороз на голой земле в невероятно короткие сроки можно было установить станки и пустить их в ход. Но ведь эти заводы за год на порядок повысили выпуск своей продукции по сравнению с довоенным временем.

К примеру, М.З. Оленевский, который в 1941 году был главным инженером артиллерийского завода, рассказывал, что их директор представил в октябре 41-го в ГКО план выпуска пушек, предусматривающий увеличение их производства в 18 раз! Причём, рост был не за счёт увеличения мощностей, а за счёт выхода на более высокий уровень организации производства. Только за первый месяц инженеры и рабочие завода внесли 375 рационализаторских предложений. Академик Патон писал, что в разработке и внедрении в промышленности более эффективных методов сварки за два года войны удалось сделать то, на что в мирных условиях потребовалось бы от пяти до восьми лет. Уже в год 70-летия Победы в одном из материалов, посвящённых юбилею, приводились данные, свидетельствующие о высочайшей эффективности производства: в годы войны в СССР на 1 миллион тонн выплавленной стали производилось самолётов в 2,6 раз больше, чем в Германии, бронетанковой техники – в 3 раза, орудий – в 4 раза больше. Только предельно наивный или крайне бесчестный человек может попытаться объяснить такую работу страхом. Ведь страх никогда не способствовал творческой активности.

Здесь проявилось то принципиально новое отношение к труду, на формирование которого было, в частности, нацелено коммунистическое воспитание. Из только средства зарабатывания денег, труд становился сферой раскрытия творческого потенциала людей, способом служения стране, говоря словами Сталина, «делом чести, доблести и геройства». И в годы войны это дало потрясающий результат. Значительно уступая суммарному промышленному потенциалу Германии и оккупированных немцами государств, Советский Союз уже к 1943 году в полтора-два раза превосходил её по производству всех главных видов вооружений.

Писатель Всеволод Кочетов в записях военных лет привёл слова партийного секретаря одного из районов Ленинградской области: «Мудрость нашей партии в том, что труд в нашей стране она сумела превратить в дело чести, доблести и геройства… Это сильные, могучие стимулы. Ни в одной стране мира этого нет и быть не может, пока там капитализм… Успехи мирового значения будут сопутствовать нам всегда, покуда труд остаётся в сознании людей делом их чести, доблести и геройства…». Добавим, что близкую по сути оценку родившемуся в Советском Союзе новому отношению к труду давали и французский писатель Ромен Роллан, и американский миллионер полковник Раймонд Робинс.

Среди важнейших установок коммунистической идеологии – приоритет общественных интересов и готовность к личным жертвам ради общего блага. Лётчик-испытатель Г. Мосолов, размышляя над тем, почему для его коллег стало правилом в ситуации, когда все правила обязывают покинуть гибнущий самолёт и спасать свою жизнь, до конца бороться за спасение гибнущей машины, пришёл к выводу: «Уверен – потому, что в людях было воспитано чувство долга. И если мне скажут, что в критическую минуту человек не думает о долге, я соглашусь. Но если задолго до этой критической ситуации в нём было воспитано чувство ответственности за порученное дело, ответственности перед Родиной, перед народом, его поступок будет без раздумий, как результат воспитанной готовности пожертвовать собой ради спасения машины, в которую вложен труд тысяч людей». В условиях, когда стоял вопрос о спасении Родины, значение этого фактора было ещё выше.

В полном соответствии с положением Маркса, что коммунистическое общество – это система, которая «производит как свою постоянную действительность человека со всем богатством его существа», советское коммунистическое воспитание было нацелено на духовное развитие народа с помощью приобщения людей к произведениям подлинно художественной культуры. Уже в 30-е годы для очень многих «общение» с художественной культурой сделалось внутренней потребностью. И она сохранилась и в немыслимо тяжёлых испытаниях в годы Великой Отечественной войны.

Американский журналист Альберт Акселл, познакомившись с фронтовой жизнью, с восхищением делился впечатлениями от увиденного: «Возьмите, к примеру, всех тех бойцов, которые после горячки боя декламировали и переписывали для своих далёких подруг стихи Пушкина, Блока или Симонова. Нет, такой потрясающей армии не было ни у одной из воюющих держав».

В блокадном, умирающем от голода Ленинграде продолжали давать спектакли театры. В них ставили и классику, и пьесы, которые специально писали на самом свежем материале работавшие в городе литераторы. Одной из ленинградских традиций стали встречи писателей с бойцами, ранеными, тружениками заводов. Они проходили даже в самые трудные времена и неизменно вызывали отклик у людей. Как рассказывал в письме из Ленинграда в марте 1942 года Всеволод Вишневский, атмосфера этих встреч была такой, что «казалось, окна и стены начинали оттаивать».

А вот ещё один пример из жизни блокадного Ленинграда. Чтобы обеспечить перегрузку доставляемого в город по Дороге жизни угля из машин в вагоны, был сформирован «угольный батальон» из девушек-ленинградок. Как и все блокадники, они были истощены, однако не только справлялись с заданием, но ещё находили силы и время после работы проводить самодеятельные концерты.

Думается, сохранение советскими людьми своих духовных интересов было далеко не последним по важности фактором, помогшим им выстоять в условиях, когда по прагматическим подсчётам это было совершенно невозможно.

Очень важное значение имел такой фактор, как коммунистическая идейность людей. Советские солдаты и офицеры защищали не только своё Отечество, но и свои убеждения. И молодые бойцы чувствовали себя продолжателями дела тех, кто осуществил Октябрьскую революцию и отстоял Советскую страны в годы гражданской войны.

В Центральном музее вооружённых Сил хранится письмо, найденное при раскопках братских могил участников Аджи-Мушкайской обороны: «К большевикам и всем народам СССР! Я небольшой по важности человек. Я только коммунист-большевик и гражданин СССР. И если я умер, так пусть помнят и никогда не забывают наши дети, братья, сёстры и родные, что эта смерть была борьбой за коммунизм, за дело рабочих и крестьян, за дело партии Ленина и Сталина! Чебаненко».

Драматург Александр Штейн, работавший в годы войны в Ленинграде, писал: «Моряки, уходившие с нашего корабля на сухопутье, непременно хотели своим обликом походить на моряков 1919 года, виденных им в кинофильмах… И я понял тогда, в сентябре, понял, несмотря на всё: не будь того, ради чего и во имя чего жило наше поколение, никогда не удержался Ленинград, как не удержались Париж, Варшава. Белград, вся Европа. Значит, всё было не зря».

А вот, что писал в годы войны столь обожаемый «демократами» В. Гроссман о защитниках Сталинграда: «В этой военной суровости лиц и одежд… в этом тесном боевом единении рабочих, красноармейцев, краснофлотцев, сидевших рядом плечом к плечу, проявилась вечная бессмертная мощь советского народа, сила Великой Октябрьской социалистической революции».

Казалось бы, полковник царской армии Карбышев как раз должен был явить образец «чисто русского» патриотизма. Однако в лагерной справке Дмитрий Михайлович характеризуется немцами так: «Кадровый офицер старой русской армии, человек, которому перевалило за 60, оказался насквозь заражённым большевистским духом».

Стать в ряды коммунистов солдаты и офицеры считали честью. Накануне 70-летия Победы в левой печати не раз приводились данные: если к началу Великой Отечественной партия насчитывала 3,9 миллиона членов, то в годы войны членами ВКП(б) стали более трёх миллионов человек. Все они знали, что единственная «привилегия», которую они при этом обретают: первыми идти на самые опасные задания. К сведению: почти каждый второй коммунист-фронтовик погиб. Показательно, в каких условиях, не раз бывало, люди вступали в партию.

Известный писатель Юрий Крымов, с началом войны ставший сотрудником армейской газеты, попал в окружение. Накануне решающего боя, гибель в котором была почти неизбежна, он вступил в партию. А вот документ, хранящийся в московском музее Пограничных войск – написанный на обгорелом клочке обоев протокол партийного собрания. История его такова: во время боёв на подступах к Орджоникидзе (ныне – Владикавказ) четверо бойцов 26-го погранполка, оборонявшихся в дзоте, были окружены немцами. Решили стоять до конца. Из четверых двое были коммунистами, один комсомольцем, один – беспартийным. И когда гибель казалась неминуемой, беспартийный подал заявление о приёме в партию. Так и появился «Протокол общего партийного собрания заставы №12, 4 ноября 1942 года». «Присутствовали: Михеев и Куприянов. Повестка дня: слушали товарища Алтунина Фёдора Григорьевича. Заявление о приёме в партию во время боя…».

А сколько было таких, кто не успел вступить в партию, но шёл в свой последний бой с запиской: «Если погибну, считайте меня коммунистом» - подобных записок-завещаний немало хранится в Центральном музее вооружённых Сил.

Авторитет партии, и до того высокий, в годы войны стал колоссальным. Потому что, как свидетельствовал Пётр Абовин-Егидес, подвергавшийся репрессиям и при Сталине, и при Брежневе, но специально приехавший в 1992 году из Франции в Москву, чтобы на слушании по «делу КПСС» дать показания в пользу партии: «На фронте я своими глазами видел, как героически коммунисты сражались с фашистами. А кто создавал и возглавлял партизанские отряды? Вся Великая Отечественная против фашизма выиграна на фронте и в тылу под руководством коммунистов». Показательно, что в годы войны в партию вступили немало «старых» интеллигентов – например, академик Евгений Оскарович Патон (в возрасте 73 лет), академик Абрам Фёдорович Иоффе (в 62 года), актёр Амвросий Бучма (в 51 год), учёный-радиотехник Аксель Иванович Берг (в 51 год)…

Чарли Чаплин говорил в годы войны: «Я не знаю, что такое коммунизм, но если он создаёт людей, подобных тем, что сражаются на русском фронте, мы должны уважать его».

Советский человек, одухотворённый коммунистической идеологией, стал «секретным оружием» нашей страны, предопределившим её победу над страшным врагом. И Геринг на Нюрнбергском процессе горько сетовал: «Как выяснилось во время войны, мы многого не знали… Главное, мы не знали и не поняли советских русских».

Виктор ВАСИЛЕНКО,

Чтобы ни говорили хулители советского строя, они никогда не смогут опровергнуть тот факт, что социалистический Советский Союз сумел выстоять и победить в борьбе с врагом, который до того покорил почти все капиталистические государства континентальной Европы – и каждый раз гитлеровской Германии хватало для этого от нескольких часов до нескольких недель; а англичане бежали от немецких войск из Дюнкерка, бросив всю боевую технику. Причём, в кампании 1939-40 годов Германия опиралась только на собственные силы. А к моменту нападения на СССР на неё уже работала промышленность всей Западной Европы и по общему промышленному потенциалу она превосходила Советский Союз минимум вдвое; вместе с её армиями в агрессии против нашей страны участвовали войска Румынии, Венгрии, Италии, Финляндии, не говоря уже об отдельных соединениях других государств, в том числе и оккупированных – скажем, против нашей страны воевало несопоставимо больше французов, чего на её стороне. Не таким уж преувеличением звучит утверждение некоторых современных историков, что это был крестовый поход всей Европы против большевизма.

Версия о решающем вкладе в победу над гитлеровской Германией союзников критики не выдерживает. Ведь в первые месяцы войны, когда помощь союзников была нужнее всего, они помогали преимущественно благими пожеланиями. Да и вообще, союзники начали решительные действия против Германии только тогда, когда стало очевидным, что если они промедлят ещё несколько месяцев, Советский Союз своими силами освободит всю Европу. Кстати, Сталин даже в наиболее драматичные моменты войны никогда не обращался к союзникам со столь отчаянным призывом о помощи, с каким обратился к нему в январе 1945 года Черчилль, когда немцы нанесли контрудар в Арденнах и поставили войска союзников на грань разгрома. Нет, это Советский Союз спас «демократический» Запад, но никак не наоборот. И Черчилль – ненавистник коммунизма Черчилль! – был вынужден, по собственным словам, молить Всевышнего о даровании долгой жизни Сталину, чтобы тот мог направлять судьбы Советской страны, которая «показала всё своё величие».

Что же дало силы советскому народу сначала устоять против такого страшного врага, а потом и разгромить его?

Демверсию о решающей роли штрафбатов и заградотрядов исчерпывающе охарактеризовал, выступая 19 января 2005 года в Госдуме С. Иванов, бывший в то время министром обороны: подобное утверждение «иначе как маразматическим назвать нельзя». Действительно, каким образом заградотряды, например, могли побудить сражаться до последнего войска, оказавшиеся в окружении? А ведь, как уже упоминалось в моих предыдущих статьях, в 1941 году, по свидетельству начальника Генштаба сухопутных войск Германии Гальдера, для борьбы с оказавшимися в окружении войсками Красной Армии, немецкое командование было вынуждено отрядить 50 дивизий.

Явно не укладывается в версию о страхе, как главной движущей силы сопротивления советского народа, и огромное число добровольцев, стремящихся встать в ряды защитников Советской страны. Оспорить это невозможно, так антисоветчики пытаются «интерпретировать»: мол, «шли потому, что всё равно возьмут, так уж лучше добровольцем». Но как быть с десятками тысяч ополченцев, которых без их желания никто бы не «взял» – и возраст не тот, и «бронь» у многих была. Уже в постсоветское время ректор Московского технологического университета Ю.М. Соломенцев вспоминал, как во время войны директор одного из уральских заводов опрометчиво издал приказ: «За потерю пропуска – на фронт»; буквально на следующий день более половины работников «потеряли» пропуска.

Второй «рубеж обороны» антисоветчиков: такая стойкость советских войск – проявление традиционного русского патриотизма. У меня и мысли нет преуменьшать значение этого фактора. Замечу только, что возрождение патриотического воспитания - немалая заслуга советского руководства. Ведь этот поворот, вопреки утверждениям «белых патриотов», был совершён отнюдь не тогда, когда к нему вынудили неудачи первого этапа войны, а в середине 30-х годов. С былым отрицанием славного прошлого нашей страны было покончено. Всё более значительное место занимали произведения литературы и кино, которые должны были вселить в людей гордость за великие достижения нашей державы прошлых веков, за персонажей истории, которым удавалось добиваться выдающихся свершений. Причём, оценка им давалась не с классовой, а с патриотической позиции. Дворяне, князья и даже цари, заботившиеся о благе России, прочно заняли место среди «положительных» героев.

А с другой стороны, почему-то в Николаевской России традиционный русский патриотизм проявлялся довольно сдержанно. Современный историк И. Пыхалов предложил красноречивый показатель стойкости войск: соотношение погибших и пленных в той или иной войне. Так вот, в Русско-Японской войне Россия потеряла пленными в 1,5 – 2 раза больше, чем погибшими (мнения из различных источников существенно расходятся, но общей картины не меняют). В Первой мировой войне, если исходить из данных российского Генштаба 1917 года, российская армия потеряла пленными в 4,5 раза больше, чем погибшими. А вот в Великой Отечественной соотношение было уже принципиально иным: погибших в 1,6 раз больше, чем пленных! То есть у Красной Армии «показатель стойкости» был значительно выше, нежели у царской армии.

Безусловно, огромную роль в Победе сыграло коммунистическое воспитание советских людей, которое партия целеустремлённо вела два предвоенных десятилетия.

Даже антисоветчики признают, что советские труженики тыла сделали невероятное. В считанные месяцы на новом, зачастую в буквальном смысле пустом месте, возвели сотни эвакуированных предприятий и начали выпускать военную продукцию. Демпропаганда пытается внедрить версию, будто главным стимулом этого трудового подвига был всё тот же страх. С очень большой натяжкой ещё можно допустить, что за счёт страха в сильный мороз на голой земле в невероятно короткие сроки можно было установить станки и пустить их в ход. Но ведь эти заводы за год на порядок повысили выпуск своей продукции по сравнению с довоенным временем.

К примеру, М.З. Оленевский, который в 1941 году был главным инженером артиллерийского завода, рассказывал, что их директор представил в октябре 41-го в ГКО план выпуска пушек, предусматривающий увеличение их производства в 18 раз! Причём, рост был не за счёт увеличения мощностей, а за счёт выхода на более высокий уровень организации производства. Только за первый месяц инженеры и рабочие завода внесли 375 рационализаторских предложений. Академик Патон писал, что в разработке и внедрении в промышленности более эффективных методов сварки за два года войны удалось сделать то, на что в мирных условиях потребовалось бы от пяти до восьми лет. Уже в год 70-летия Победы в одном из материалов, посвящённых юбилею, приводились данные, свидетельствующие о высочайшей эффективности производства: в годы войны в СССР на 1 миллион тонн выплавленной стали производилось самолётов в 2,6 раз больше, чем в Германии, бронетанковой техники – в 3 раза, орудий – в 4 раза больше. Только предельно наивный или крайне бесчестный человек может попытаться объяснить такую работу страхом. Ведь страх никогда не способствовал творческой активности.

Здесь проявилось то принципиально новое отношение к труду, на формирование которого было, в частности, нацелено коммунистическое воспитание. Из только средства зарабатывания денег, труд становился сферой раскрытия творческого потенциала людей, способом служения стране, говоря словами Сталина, «делом чести, доблести и геройства». И в годы войны это дало потрясающий результат. Значительно уступая суммарному промышленному потенциалу Германии и оккупированных немцами государств, Советский Союз уже к 1943 году в полтора-два раза превосходил её по производству всех главных видов вооружений.

Писатель Всеволод Кочетов в записях военных лет привёл слова партийного секретаря одного из районов Ленинградской области: «Мудрость нашей партии в том, что труд в нашей стране она сумела превратить в дело чести, доблести и геройства… Это сильные, могучие стимулы. Ни в одной стране мира этого нет и быть не может, пока там капитализм… Успехи мирового значения будут сопутствовать нам всегда, покуда труд остаётся в сознании людей делом их чести, доблести и геройства…». Добавим, что близкую по сути оценку родившемуся в Советском Союзе новому отношению к труду давали и французский писатель Ромен Роллан, и американский миллионер полковник Раймонд Робинс.

Среди важнейших установок коммунистической идеологии – приоритет общественных интересов и готовность к личным жертвам ради общего блага. Лётчик-испытатель Г. Мосолов, размышляя над тем, почему для его коллег стало правилом в ситуации, когда все правила обязывают покинуть гибнущий самолёт и спасать свою жизнь, до конца бороться за спасение гибнущей машины, пришёл к выводу: «Уверен – потому, что в людях было воспитано чувство долга. И если мне скажут, что в критическую минуту человек не думает о долге, я соглашусь. Но если задолго до этой критической ситуации в нём было воспитано чувство ответственности за порученное дело, ответственности перед Родиной, перед народом, его поступок будет без раздумий, как результат воспитанной готовности пожертвовать собой ради спасения машины, в которую вложен труд тысяч людей». В условиях, когда стоял вопрос о спасении Родины, значение этого фактора было ещё выше.

В полном соответствии с положением Маркса, что коммунистическое общество – это система, которая «производит как свою постоянную действительность человека со всем богатством его существа», советское коммунистическое воспитание было нацелено на духовное развитие народа с помощью приобщения людей к произведениям подлинно художественной культуры. Уже в 30-е годы для очень многих «общение» с художественной культурой сделалось внутренней потребностью. И она сохранилась и в немыслимо тяжёлых испытаниях в годы Великой Отечественной войны.

Американский журналист Альберт Акселл, познакомившись с фронтовой жизнью, с восхищением делился впечатлениями от увиденного: «Возьмите, к примеру, всех тех бойцов, которые после горячки боя декламировали и переписывали для своих далёких подруг стихи Пушкина, Блока или Симонова. Нет, такой потрясающей армии не было ни у одной из воюющих держав».

В блокадном, умирающем от голода Ленинграде продолжали давать спектакли театры. В них ставили и классику, и пьесы, которые специально писали на самом свежем материале работавшие в городе литераторы. Одной из ленинградских традиций стали встречи писателей с бойцами, ранеными, тружениками заводов. Они проходили даже в самые трудные времена и неизменно вызывали отклик у людей. Как рассказывал в письме из Ленинграда в марте 1942 года Всеволод Вишневский, атмосфера этих встреч была такой, что «казалось, окна и стены начинали оттаивать».

А вот ещё один пример из жизни блокадного Ленинграда. Чтобы обеспечить перегрузку доставляемого в город по Дороге жизни угля из машин в вагоны, был сформирован «угольный батальон» из девушек-ленинградок. Как и все блокадники, они были истощены, однако не только справлялись с заданием, но ещё находили силы и время после работы проводить самодеятельные концерты.

Думается, сохранение советскими людьми своих духовных интересов было далеко не последним по важности фактором, помогшим им выстоять в условиях, когда по прагматическим подсчётам это было совершенно невозможно.

Очень важное значение имел такой фактор, как коммунистическая идейность людей. Советские солдаты и офицеры защищали не только своё Отечество, но и свои убеждения. И молодые бойцы чувствовали себя продолжателями дела тех, кто осуществил Октябрьскую революцию и отстоял Советскую страны в годы гражданской войны.

В Центральном музее вооружённых Сил хранится письмо, найденное при раскопках братских могил участников Аджи-Мушкайской обороны: «К большевикам и всем народам СССР! Я небольшой по важности человек. Я только коммунист-большевик и гражданин СССР. И если я умер, так пусть помнят и никогда не забывают наши дети, братья, сёстры и родные, что эта смерть была борьбой за коммунизм, за дело рабочих и крестьян, за дело партии Ленина и Сталина! Чебаненко».

Драматург Александр Штейн, работавший в годы войны в Ленинграде, писал: «Моряки, уходившие с нашего корабля на сухопутье, непременно хотели своим обликом походить на моряков 1919 года, виденных им в кинофильмах… И я понял тогда, в сентябре, понял, несмотря на всё: не будь того, ради чего и во имя чего жило наше поколение, никогда не удержался Ленинград, как не удержались Париж, Варшава. Белград, вся Европа. Значит, всё было не зря».

А вот, что писал в годы войны столь обожаемый «демократами» В. Гроссман о защитниках Сталинграда: «В этой военной суровости лиц и одежд… в этом тесном боевом единении рабочих, красноармейцев, краснофлотцев, сидевших рядом плечом к плечу, проявилась вечная бессмертная мощь советского народа, сила Великой Октябрьской социалистической революции».

Казалось бы, полковник царской армии Карбышев как раз должен был явить образец «чисто русского» патриотизма. Однако в лагерной справке Дмитрий Михайлович характеризуется немцами так: «Кадровый офицер старой русской армии, человек, которому перевалило за 60, оказался насквозь заражённым большевистским духом».

Стать в ряды коммунистов солдаты и офицеры считали честью. Накануне 70-летия Победы в левой печати не раз приводились данные: если к началу Великой Отечественной партия насчитывала 3,9 миллиона членов, то в годы войны членами ВКП(б) стали более трёх миллионов человек. Все они знали, что единственная «привилегия», которую они при этом обретают: первыми идти на самые опасные задания. К сведению: почти каждый второй коммунист-фронтовик погиб. Показательно, в каких условиях, не раз бывало, люди вступали в партию.

Известный писатель Юрий Крымов, с началом войны ставший сотрудником армейской газеты, попал в окружение. Накануне решающего боя, гибель в котором была почти неизбежна, он вступил в партию. А вот документ, хранящийся в московском музее Пограничных войск – написанный на обгорелом клочке обоев протокол партийного собрания. История его такова: во время боёв на подступах к Орджоникидзе (ныне – Владикавказ) четверо бойцов 26-го погранполка, оборонявшихся в дзоте, были окружены немцами. Решили стоять до конца. Из четверых двое были коммунистами, один комсомольцем, один – беспартийным. И когда гибель казалась неминуемой, беспартийный подал заявление о приёме в партию. Так и появился «Протокол общего партийного собрания заставы №12, 4 ноября 1942 года». «Присутствовали: Михеев и Куприянов. Повестка дня: слушали товарища Алтунина Фёдора Григорьевича. Заявление о приёме в партию во время боя…».

А сколько было таких, кто не успел вступить в партию, но шёл в свой последний бой с запиской: «Если погибну, считайте меня коммунистом» - подобных записок-завещаний немало хранится в Центральном музее вооружённых Сил.

Авторитет партии, и до того высокий, в годы войны стал колоссальным. Потому что, как свидетельствовал Пётр Абовин-Егидес, подвергавшийся репрессиям и при Сталине, и при Брежневе, но специально приехавший в 1992 году из Франции в Москву, чтобы на слушании по «делу КПСС» дать показания в пользу партии: «На фронте я своими глазами видел, как героически коммунисты сражались с фашистами. А кто создавал и возглавлял партизанские отряды? Вся Великая Отечественная против фашизма выиграна на фронте и в тылу под руководством коммунистов». Показательно, что в годы войны в партию вступили немало «старых» интеллигентов – например, академик Евгений Оскарович Патон (в возрасте 73 лет), академик Абрам Фёдорович Иоффе (в 62 года), актёр Амвросий Бучма (в 51 год), учёный-радиотехник Аксель Иванович Берг (в 51 год)…

Чарли Чаплин говорил в годы войны: «Я не знаю, что такое коммунизм, но если он создаёт людей, подобных тем, что сражаются на русском фронте, мы должны уважать его».

Советский человек, одухотворённый коммунистической идеологией, стал «секретным оружием» нашей страны, предопределившим её победу над страшным врагом. И Геринг на Нюрнбергском процессе горько сетовал: «Как выяснилось во время войны, мы многого не знали… Главное, мы не знали и не поняли советских русских».