Солдат Победы. Николай Беляев был в числе тех, кто штурмовал Рейхстаг

Недавно исполнилось 93 года Николаю Михайловичу Беляеву — одному из последних участников штурма Рейхстага. О победном мае 1945 года, и о долгом пути на Берлин, комсорг 756 полка 150 гвардейской Идрицкой дивизии, товарищ Михаила Егорова и Мелитона Кантарии, земляк и друг Лизы Чайкиной, рассказал корреспонденту «СП» за чашкой чая в своей ленинградской квартире.

Каждый май Николай Михайлович — нарасхват. К нему выстраивается очередь из корреспондентов. А между тем, поисковики выдают по нему очень скудную информацию. Немногочисленные статьи сообщают сухие фаты: комсорг, лейтенант, брал Берлин, участвовал в знаменитом совещании в штабе полка, когда определяли кандидатуры знаменосцев Егорова и Кантарии.

С Николаем Михайловичем остро не хватает полноценного интервью, обстоятельной беседы — о войне, о товарищах, о малоизвестных подробностях взятия Рейхстага. Вот за этим разговором мы и поехали в Санкт-Петербург, где поговорили с ветераном о его детстве, о работе с Лизой Чайкиной, о начале войны, о битве за Мурманск, и, конечно, о 30 апреля 1945 года, кода разведчики его родного, 756 полка водрузили на купол поверженного Рейхстага красное Знамя Победы.

Убежденный коммунист, член партии с 1942 года, Николай Михайлович много говорил и о роли большевиков в той войне. Беляев твёрдо уверен: именно они — политруки, комсорги, комиссары, всегда были на передовой, всегда своим мужеством и героизмом показывали пример бойцам Красной Армии. Они же после каждой атаки первыми числились в списках погибших.

Обо всём этом Николай Михайлович рассказывает на уроках проекта «Знамя нашей Победы», которые проходят в России вот уже второй год. Общение с ветеранами — один из важнейших этапов этого проекта. А общение с таким человеком, как Николай Беляев — настоящее погружение в историю. Историю жизни одного солдата, прошедшего всю войну — с июня 41-го по май 45-го.

Родина

Николай Беляев: Родился я в верховьях Волги, в Пеновском районе, деревня Кобенёво. Деревня наша, вместе с другими, входила во Вселукский сельсовет, колхоз «Большевик». Отцовская хата стояла в изумительном месте — из окон моих открывался очень красивый вид, где река Волга, направляясь с Севера на юг, образует излучину.

Отец мой окончил церковно-приходскую школу. Всего три класса, но при этом трёхзначные цифры легко множил в уме. Он был очень уважаемым человеком. Его и десятником избирали на лесозаготовках, и дважды председателем колхоза. Мама занималась сельским хозяйством.

Было у нас две газеты. Областная, орган обкома и облисполкома, называлась «Пролетарская правда». И районная — «Ленинский ударник». Вот в ней после школы я и работал. Место моё было в отделе писем. Регистрировал поступающую корреспонденцию, если приходили какие-то критические замечания, отдавал редактору, заведующей отделом писем Клаве Ильиной. Присутствовал на совещаниях. Потом уже стал в командировки ездить. Помню, первое редакционное задание было такое: написать зарисовку о природе, окружавшей молочно-товарную ферму, а также рассказать о тружениках её. Несмотря на невыразительность моих слов, заметку напечатали.

Комсомол

Во Вселукском сельском совете, куда входили несколько колхозов, старшие товарищи-активисты в конце двадцатых годов организовали территориальную организацию. Мне было тогда около восьми лет. В конце 38-го, когда мне минуло шестнадцать, я в неё вступил.

Помню, в 1939 году была конференция районная. Я уже делегатом тогда был. И на этой конференции мы избирали секретарём Пеновского районного комитета комсомола Лизу Чайкину, потому что бывший секретарь Николай Журавлёв погиб на финской войне. Я тогда её впервые воочию увидел. И очень хорошо запомнил её выступление на бюро комсомола. Ну а после мы уже вместе ездили в командировки.

Какой она была? Активная очень, подвижная, инициативная, приветливая к своим собеседникам и располагавшая к этой беседе. Раньше она возглавляла районный отдел подписки на газеты и журналы. Была членом бюро райкома комсомола. А во время войны стала секретарём подпольного крайкома комсомола Пеновского района. И погибла на боевом посту, не выдав месторасположение своих товарищей.

22 июня

22 июня я был в командировке на забельнинской машинно-тракторной станции. Как раз закончились весеннее-полевые работы, и комсомольцы готовились сдавать нормы ГТО. И вот здесь я узнал о войне. Как сейчас помню, молодёжь готовится к забегам, весело общается, и вдруг прибегает товарищ: «Война!» Все кругом: «Как война»? «А вот так. Сейчас выступил народный комиссар по иностранным делам Молотов, и сказал, что немец напал от Балтийского до Чёрного моря по всей границе». Народ загудел: «Немцы проклятые»!

Потом пришёл товарищ из военно-учётного стола машинно-тракторной станции, сказал, что все военнообязанные должны явиться в сельские советы, получить мобилизационные предписания и явиться на пункты сбора. Я сказал ребятам «Пока!», сел на велосипед, и поехал к родителям, чтобы утром на первом теплоходе «Глеб Успенский», который ходил по Волге, уехать в посёлок Пена.

Приехал в посёлок, пришёл в редакцию. Там все взбудораженные, все живут только мыслью о нашей готовности. Я пошёл в райком комсомола, говорю, что иду добровольцем. А здесь как раз подоспело постановление Центрального Комитета партии большевиков и одновременно постановление Центрального Комитета комсомола, в которых объявлен партийно-комсомольский призыв.

Ну, и как говорят, «были сборы недолги». Приехал домой. Говорю своим: «Завтра — на фронт». Мать — в слёзы. А отец просто сказал: «Я тебя провожу». Ну а 29 июня мы были уже в городе Калинине, в военно-химическом училище, где я и прошёл курс молодого бойца. Учились делать бруствер для стрельбы из винтовки и автомата лёжа. Учились копать ячейку для стрельбы с колена, и стрельбы стоя. Проходили строевую подготовку. В конце июля все мероприятия закончились, фронт требовал пополнения, вот группы по списку отчитали и повезли в Ленинград, а далее — на Север. И в конце июля я был уже в Мурманске. 52 стрелковая дивизия, 58 стрелковый полк, 3 батальон. Командир зачитал: «Беляев — миномётная рота». Вот так я попал на фронт. Сначала он был Северным, потом стал именоваться Карельским.

Фронт

Я считаю, мне очень повезло, что я оказался в миномётной роте. Потому что в стрелковых частях люди долго в боях не бывали. Пройдёт атака немецким пулемётно-автоматным огнём, накроет насыщенной артиллерийско-миномётной массированной стрельбой — и всё, ранение в этой ситуации — лучший исход.

Пришли мы в роту. Кем меня назначить? Я и миномёт-то в глаза не видел, нам его и не показали даже. Ну, определили специальность — подносчик мин. Она входила в миномётный расчёт. Первый номер был — наводчик, за ним значились — прицел и ствол. Второй номер — двунога-лафет. Третий — опорная плита и заряжающий. Ну и я — подносчик.

А мины, я вам замечу, надо было именно подносить. Там же не подъедешь, не подвезёшь их, везде — скалы, горы, сопки. Только пешеходная доставка, на себе. Вот четыре мины в плащ-палатку берёшь и бежишь. А мина-то — больше 4-х килограмм. Две — со спины, две — спереди.

А немец в это время разведку посылал: смотреть, по какой тропе носят продукты, по какой боеприпасы. И у них были одиночные воздушные охотники, которые налетали на бреющем полёте и вели обстрел этих путей из пулемётов, а также сбрасывали мелкие кассетные бомбы.

Как скрывался от них? Ну, где-то камень большой выручал, где-то яма. Пока самолёт перестроится, пока повернёт, можно перебежать, укрыться. Главное здесь — голову беречь. Вот так боезапас и доставлялся.

Помню эпизод. 1942 год. Немцы наступают. Сбили нашу пехоту. И уже бегут на нашу огневую позицию, где стоят 9 миномётов. Мы по мере боезапаса ведём огонь. Старший лейтенант Баласанян даёт приказ на отход. А немцы — вот они! Рядом уже совсем, стреляют по нашей позиции из автоматов. Тут же неподалёку бьёт их артиллерия, подавляя огонь наших миномётов. И вдруг мне команда: «Беляев! Вынести опорную плиту»!

Ребята помогли мне взгромоздить за спину эту опорную плиту. Она весом больше 16 кг. А надо ещё было взять карабин, вынести каску, вещмешок и противогаз — т.е. весь боекомплект, чтобы ничего не оставить противнику. Да ещё патроны! Ну, взял я всё это и побежал за товарищами в сторону отхода.

Только нырнул я за всеми под скалу, плита как съездит меня по затылку! И вдруг снова команда: «Беляев, найти двунога-лафет и вынести»! А его нёс красноармеец Лобов, который был вторым номером в расчёте. А где я его буду искать? Ну, выскочил, иду, смотрю, — лежит Лобов за камнем. Ахнул: «Ты что, ранен»?! Заикается, нет, мол. Просто немец огонь уж очень сильный ведёт, передвигаться страшно. Я ему как крикну: «За мной»! И вот значит, мы, таким образом, перебежками, под сильнейшим огнём неприятеля, вынесли всё, и потерь в материальной части наша рота не имела. И я считаю это очень большой победой в одном из боёв.

Политруком нашей роты тогда был Михаил Ерухов. Комиссар, еврей по национальности. Родом с Запада Советского Союза. Всю семью его гитлеровцы расстреляли. И вот, когда мы ещё собирались выносить материальную часть с поля боя, я сам своими глазами видел, как он встал, взял винтовку и стал вести огонь по гитлеровцам, прикрывая нас. Вот такой обычный ежедневный героизм.

Тяжелые были сражения. Немцы рвались, рвались, рвались… В 41-м году мне довелось участвовать в обороне города во время двух страшных наступлений немецких войск. Против нашей 52 стрелковой дивизии был выставлен немцами горно-егерский корпус. Их задача была — в трёхдневный срок захватить Мурманск. Им даже сухой паёк выдали именно на три дня. А дальше сказали: возьмёте город, и делайте с ним, что хотите. Говорили, что им за взятие Мурманска обещали двухмесячный отпуск, высокое вознаграждение и отдых в Германии. Но бойцы-красноармейцы, командиры, комиссары так организовали оборону, так стойко сопротивлялись, что враг не прошёл. С тех времён пошли стихи: «На дикой речке Западная Лица мы задержали злобного врага, пусть пот и кровь текут по нашим лицам, зато в наш дом не заползёт немецкий гад».

Ранения

Впервые я был ранен 18 августа 43-го года под Старой Русой, когда я был во 2-м стрелковом взводе. Немец вёл жесточайший огонь по нашим наступающим, поливал, не жалея пуль. И, конечно, бил артиллерийско-миномётными ударами. А мы — в болотистой местности. На огневые позиции выходили буквально по колено в болоте. И когда атака началась, немец, видимо, меня и разглядел. Скорее всего, это был снайпер, потому что целился он именно в голову. Но меня спасла каска.

Когда произошёл удар, я потерял сознание. Между бровями рассечение, глаз закрылся. С поля боя меня вынесли девочки. Девочки-санитарки. А выносить, я вам поясню, надо было только с личным оружием — это автомат или винтовка, противогаз, вещмешок и каска. Вот они всё это и вынесли. Когда я очнулся, они поставили носилки, чтобы передохнуть, они же через болото меня несли. И вот они мне говорят: «Тебя, солдат, каска спасла». И показывают мне её, а на ней вмятина. Неглубокая такая, миллиметра три. Пуля дала рикошет, ушла вверх, сняв покрытие цвета хаки и оставив красный цвет сурика. И дала трещину вверх. Девочки мне тогда сказали: «Возьмите с собой каску». Но мне тогда не до того было. А сейчас я сожалею об этом. Я мог бы её носить, как фамильную.

Потом я много раз выступал в газете и призывал бойцов: «Берегите каску. Носите каску. Она уже спасла немало жизней». И рассказывал про свой случай.

Кстати, о моём ранении написал заметку корреспондент нашей дивизионной газеты Василий Ефимович Субботин. Отважный человек, талантливый писатель. Был танкистом, горел в танке. Всегда на передовой. У него потом, уже после войны, вышла небольшая книга, одна из первых, которая называется «Как кончаются войны». И вот две главы этой книги посвящены вашему собеседнику.

Василий Ефимович жив и сейчас. Правда, не ходит он, всё лежит. Надо позвонить ему, а мне как-то страшно поднять трубку…

Второй раз был ранен под Пустошкой в 44-м году, когда я уже был комсоргом батальона и младшим лейтенантом. 18 апреля, наступательный бой. Я бежал впереди, а за мной - сержант Саша Месков. И вот между нами разорвалась миномётная мина. Поскольку он был ниже меня, а мина летела от противника, весь удар пришёлся на него. Разрыв, пламя, ему выжгло глаза, а я получил массу осколочных ранений. Два из этих осколков между рёбер с левой стороны до сих пор находятся во мне.

Партия

В 42-ом году вступил я в партию. Всё — честь по чести. Написал заявление: «Прошу принять меня кандидатом в члены партии». Состоялось собрание. Вопросы задавали. Как понимаешь задачи? Где, когда и кем работал? Серьёзная обстановка такая была. Система приёма в партию всегда была очень строгой. Рекомендацию мне дал политрук, командир взвода и комсомольская организация. В итоге, приняли меня. Было это в затишье, между боями, поскольку в 42-м году ситуация на фронте уже стабилизировалась, но немцы всё равно каждое лето наступали и наступали на Мурманск.

А ещё до вступления в партию мне предложили стать заместителем политрука роты. 4 треугольничка, представлялся к бою, и комиссарская нашивка вот здесь на рукаве. Трудился редактором боевого листка. В газете «Часовой Севера» была опубликована фотография, когда я докладываю боевой листок политруку. К сожалению, эта газета за время боёв у меня не сохранилась. Истёрлась от времени.

А затем меня направили в брянское военно-полевое училище, потому что я был уже в партии. Ну, а дальше у меня пошла уже партийная жизнь в 150-й дивизии. Сначала в 127-й стрелковой бригаде под Старой Русой, куда я попал тоже из пехотного училища. Надвигался 43-й год. Уже была победа над немцами в Сталинграде и назревала Курская битва. Часть нашего первого курса была направлена на Западный фронт. А я — на Северо-Западный под Старую Русу. В 127-ю стрелковую бригаду, где и получил первое ранение.

После второго ранения, в конце июня — начале июля 1944 года приехала сестра меня навестить. Привезла тяжёлую весть: мать в тяжёлом состоянии. Я просил начальника госпиталя: «Дайте мне повидаться с матерью». Госпиталь-то совсем рядом с домом! Но он ответил, что не имеет права, что нет оснований и т. д. Я думал, думал, и решил сам. Что же я за солдат такой, если так рядом моя родина, а я не навещу свою мать? И я решил рискнуть. Сестра рассказала, что дом наш сгорел, а мама в больнице. Поехал в деревню и навестил. Выполнил свой долг. А позже в 44-м умерла мама моя… Когда приехал с направлением в политотдел армии, в отдел кадров, там меня взяли в жёсткий оборот — как же так? Как посмел? Я всё и рассказал, как на духу. Ничего мне не сделали: пожурили только, но всё поняли.

Как вернулся в дивизию, услышал разговор: «Убит комсорг 756 полка Дима Комолов». Я его знал хорошо, он есть на моих фотографиях. Наутро вызывает меня начальник политотдела, подполковник Артюхов. Говорит: «Посмотрел твоё личное дело. Расскажи о себе». Ну, рассказал всё подробно. Спрашивает: «Лизу Чайкину знаешь»? Я говорю: «Как же, знаю. Был с нею дважды в командировках, вместе в комсомоле были». А он мне и говорит: «А я участвовал в расследовании гибели Лизы Чайкиной». И рассказал мне подробности о её смерти. Как её предали, как истязали, и как расстреляли на берегу Волги за то, что она не выдала месторасположение партизанского отряда. А затем он предложил мне стать комсоргом в 756 полку. «Справишься?» — спрашивает. Отвечаю: «Да. У меня большой опыт комсомольской работы».

И вот начало 1944 года, Зилупе, Латвия. Привели меня в 756 полк. Представили подполковнику. Познакомился со своими товарищами. Парторг полка — Крылов Яков Петрович. Агитатор полка — Прелов Александр Матвеевич. Ну, потом я уже оперился и познакомился со всеми командирами батальонов, комсоргами, парторгами и так далее.

Моя какая забота была? Работать с комсоргами батальонов. На три батальона — три комсорга. А в каждом батальоне — парторг. И заместитель командира батальона по политической части.

Надо сказать, что комсорги в стрелковых ротах часто выходили их строя. Комсомольцы, активисты — все стремились подать солдатам какой-то пример. И их часто убивали. Активистов противник всегда первыми выбирает, также, как когда-то меня выбрал немец-снайпер под Старой Русой.

Вот помню, был такой Конкуш Аспанов, казах по национальности. Из Кустанайской области. Такой боевой товарищ! Я не раз наблюдал его в бою. Смелый, глаза горят, в одной руке пистолет, в другой — граната. И на лице прямо написано было: «Не подходи, враг, ко мне, убью, гадина»!

Много их было… Саша Долматов, Сергей Северов… Многонациональный советский народ. Помню дагестанца Мерзали Осаева из села Ахты. Плечи — вот такие! Гигант против меня. Подойдёт, бывало, ко мне и говорит: «Николя, Николя, кончится война, приедешь ко мне, всем селом будем тебя встречать». Очень доброжелательный человек был. И очень смелый. И таких ребят было очень и очень много.

Берлин

Берлин начался для нас 21 апреля 1945 года, когда мы переступили границу, так называемого, «большого Берлина». Это сложно было представить. Когда-то до него были тысячи километров, а теперь вот оно — гитлеровское логово!

В ночь с 21 на 22 апреля военный совет 3-й ударной армии на своём заседании учредил 9 знамён, по количеству дивизий. И эти знамёна были пронумерованы у древка. Нашей 150-й дивизии было вручено Знамя под номером 5. 26 апреля нам принесли его в полк. Я, по приказу комполка Зинченко, встречал историческое Знамя в районе грохочущего и стреляющего Альт-Маобита.

Бои были очень тяжёлые. Мы брали улицу за улицей, пробиваясь к Рейхстагу. И вот мы вышли на Королевскую площадь. Слева — посольства. А справа — зловещее здание Министерства внутренних дел, которое мы коротко обозвали «домом Гиммлера». Супостат нас не пускал дальше, оказывая жесточайшее сопротивление. Фюрер считал, что если удержат Рейхстаг, то и Берлин они не отдадут. Более того, из города Росток на Балтике были доставлены курсанты для защиты конкретно Рейхстага, которых инструктировал лично Гитлер.

Ранним утром 30 апреля наши батальоны готовились к штурму непосредственно Рейхстага. Первый батальон получил приказ штурмовать главный вход. Я был во втором батальоне. ППШ перед собой, и — подвалами, подвалами. Выполз. Подхожу к батальону, где лежит его цепь, а она уже ведёт бой с немцами, которые в полный рост идут в атаку. Я тут же шлёпнулся рядом со всеми и стреляю по наступающим немцам.

Жестокий был бой. Одну атаку отбили. Гранаты уже бросали. Но через некоторое время они снова пошли, чтобы сорвать основное наступление на Рейхстаг и ударить во фланг.

Надо отметить, что площадь перед Рейхстагом был перекопана рвом. Там собирались строить ветку открытого метрополитена. Это была серьёзная преграда, и первая наша атака была остановлена на этом рубеже. 12−13 часов понадобилось нам, чтобы перейти ров. Артиллерийский огонь с немецкой стороны от Бранденбургских ворот вёлся жесточайший.

И только третьим наступлением дошли мы до Рейхстага. Командир первого батальона Неустроев приказал своему ординарцу Петру Пятницкому сделать флаг. Говорит: «Найди полотнище, древко и сделай флаг, и пойдёшь с ним, как только начнётся атака на Рейхстаг». И когда после артиллерийской подготовки началось наступление, Пётр успел добежать до третьей ступеньки. Там его свалила вражеская пуля, и рядом с ним остался лежать флаг. А сержант Щербина поднял этот флаг, и закрепил его к одной из колонн. Это красное знамя было призывом к Победе. Многим бойцам было видно, что красный стяг уже на подступах к Рейхстагу.

А наш батальон всё продолжал вести бой с прибывающими немцами. Оказывается, под подземными путями под Шпреей, которая делала здесь излучину, были канализационные ходы. Оттуда они и шли в новые и в новые атаки. Но, несмотря на это, командир второго полка потребовал роты для подкрепления той первой и второй роты, которые ворвались в составе первого батальона, потому что ряды их сильно поредели. Вот такой был тяжёлый кровопролитный бой 30 апреля.

Егоров и Кантария

Как подбирали разведчиков, которые будут устанавливать знамя на крыше? А я вам расскажу. Я ведь участвовал в этом процессе вместе с заместителем командира полка по политической части подполковником Ефимовым и начальником разведки капитаном Кондрашовым, когда стал вопрос о штурме Рейхстага. И вот мы задумались — кого же выбрать? А Кондрашов тут и говорит: «Как кого? Конечно, Мишу Егорова! Он же у нас — разведчик с младых ногтей»! А ведь и правда. Егоров ещё несовершеннолетним партизанил в отрядах на Смоленщине. И даже ходил на связь с партизанами Белоруссии. Он пришёл к нам уже с медалью «Партизан ВОВ» и с Орденом Славы. А когда у Миши спросили:

«Кого ты возьмёшь в напарники?», он даже как-то удивился. «Как кого? Мелитона, конечно! Мы с ним всегда в разведку в паре ходили». Вот так эта пара и сложилась.

Знаменосцев мы объявили в «доме Гиммлера». Когда назвали фамилии, другие разведчики даже подскочили: «А мы что»? А начальник разведки капитан Кондрашов говорит: «Мы будем их все сопровождать, и я вместе с вами». Ну, тогда все успокоились.

Был ли со знаменосцами Алексей Берест? Конечно, был. Только он не ходил устанавливать Знамя. Он их сопровождал. Или как у нас говорят, расчищал бойцам дорогу.

Про Береста стоит сказать отдельно. Очень смелый человек и очень важную роль он сыграл. Он, заместитель командира по политической части, 1-го мая ночью ходил на переговоры в подвал к немцам, когда они выбросили белый флаг. Гитлеровцы заявили, что будут вести переговоры с представителем в чине не ниже полковника. Ну, вот нарядили Береста в кожаную крутку, нашли фуражку с околышем. Он взял с собой товарищей, которые хорошо знали немецкий язык. И пошли на переговоры. Немцы начали с того: мол, мы знаем, что вас мало, а нас тут много. Вроде как, либо сдавайтесь, либо нас выпускайте. А им был дан твёрдый ответ: только безоговорочная капитуляция. Ну, их выпустили из подвала. И только они поднялись наверх, немцы сразу же выпустили фауст-патроны. Пожарище и получилось. И весь день первого мая шёл страшный бой. Рейхстаг горел. Люди горели, и многие бойцы сгорели заживо.

Рейхстаг

1 мая ворвались в Рейхстаг, а там немцев — полным-полно! Мы очищали многочисленные комнаты от гитлеровцев. Внизу заседал этот парламент, Бундестаг, а на втором этаже были комнаты депутатские. Кроме того имелся архив, который немцы подожгли. Всё здание дымилось, и было полно гари, пыли — цементной и кирпичной. Горело всё вокруг — мебель, документы, и самое ужасное, люди. Бойцы-таджики мне говорят: «Товарищ лейтенант, Раджа Ишчанов, не совсем убитый сгорел в огне». Они слова «раненный» не знали по-русски, поэтому сказали «не совсем убитый»… Очень тяжёлый был бой. А применить огонь артиллерии мы уже не имели права, ведь там были наши товарищи. Только стрелковое оружие, только гранаты, чем мы и пробивали себе дорогу в этом бою, собственно, так же, как мы очищали «дом Гиммлера». Ожесточённый был бой.

Закончился бой, когда я был в составе 1-го батальона. Это было уже в ночь на 2 мая. Начались уже переговоры берлинского гарнизона о готовности сложить оружие. И такая договорённость была достигнута. Здесь подробностей я не знаю. Т.к. переговоры вела совсем другая армия генерала Чуйкова. В переговорах участвовал не только Первый Белорусский фронт, но и Первый Украинский.

И 2 мая, когда Берлинский гарнизон капитулировал, кое-где всё-таки оставались спорадические перестрелки в ближних кварталах Берлина. Подходили танки и ликвидировали группы сопротивления.

А Знамя Победы Егоров и Кантария установили в ночь на 1 мая. А вернее в 22 часа 50 минут 30 апреля. На куполе, там, где находилась скульптурная группа. Бой там был жёстокий. Разведчиков сопровождали наши бойцы. Я видел потом этих двух товарищей. Руки у них все окровавлены, потому что стеклянный купол был превращён в осколки. И лестница, которая вела наверх, была полуразрушена, и им пришлось подтягиваться на руках. И когда я пришёл 2-го мая, руки у них были все перебинтованы.

Стоит отметить, что водружённое Знамя Победы увидел фотокорреспондент газеты «Правда» Тёмин. Он помчался в лётную воинскую часть, чтобы ему дали любой самолёт. Он хотел облететь Рейхстаг на уровне купола, чтобы сфотографировать Знамя, которое реяло над Берлином.