Почерк фашистов всегда один – жестокость и массовые убийства
С. СОЛОДОВНИКОВА.
В современной Украине мы наблюдаем возрождение нацизма и фашизма на государственном уровне. После Одесской Хатыни, Мариупольского сожжения, после практически ежедневных расстрелов мирных жителей Славянска, Донецка, Мариуполя и других населённых пунктов юговостока Украины нет никаких сомнений в том, что в Киеве воцарилась фашиствующая хунта, осуществляющая геноцид населения, не желающего превращаться в рабов бандеровских гауляйтеров.
В предлагаемом вниманию читателей материале рассказывается о том, как в годы Великой Отечественной войны вели себя на оккупированных территориях немецкие фашисты. Очевидец тех событий – житель областного центра П. C. Куропатчик стал в детстве невольным свидетелем зверств иноземных захватчиков. Пётр Семёнович считает, что почерк всех фашистов в любое время один – это жестокость и массовые расстрелы жителей. А цель подобных деяний заключается в том, чтобы запугать покоряемое населения, превращая его в безропотных рабов.
Петру было всего четыре года, когда началась война. Жил он тогда с родителями, старшей сестрой, дедом и бабушкой на хуторе у деревни Борки Малоритского района Брестской области. В один день немцы заняли деревню, и всё переменилось.
Расстрел
– В деревне был барак, где немцы устраивали собрания с местными жителями. Дед меня тоже туда брал, – вспоминает Пётр Семёнович. – Оккупанты предупреждали, что за помощь партизанам грозит расстрел, но люди не слушались и помогали нашим. К деду по ночам часто приходили какието люди. Я потом понял, что это были партизаны. Они взорвали мост и всячески вредили захватчикам.
Наконец терпение немцев иссякло. Они собрали всё село и повели на кладбище.
— Проходя мимо погоста, я увидел, что деревенские мужики роют там две большие ямы. Люди всё поняли, но, как ни странно, они не плакали, – рассказывает мужчина. – У ям нас разделили на две шеренги: в одну мужчин, в другую женщин и детей. В первой шеренге стояли мои отец и дед, я стоял во второй с матерью. Мужиков, рывших могилы, расстреляли первыми, потом настала очередь остальных. Я мало что понимал, но, когда раздались выстрелы и упали мои отец с дедом, я заревел. Орал как резаный, и никак не мог успокоиться. После того, как были убиты мужчины, настала очередь женщин и детей. Я уцелел лишь чудом. Мать сказала, что у нас есть родственник – безногий Степан Мищук, который строил мосты, а немцам нужен был такой человек. Видимо, поэтому мою мать, сестру и ещё некоторых женщин пощадили. Немцы посадили их и нас в машину и повезли. В машине мы ревели и не давали немцам покоя. Они нас за это били, а потом выкинули у леса, а матерей повезли дальше. Село, где расстреляли людей, сожгли.
Кого боялись дети
В лесу детей нашёл местный парень Аркаша Мищук – сын того самого безногого инвалида, который строил мосты. Аркаша спрятал ребят в охотничьем домике, приносил им хлеб и варёную картошку, а через месяц Петю нашла мать и увезла в деревню Мокраны к бабушке. Сестру Петра Веру так и не нашли, скорее всего, она погибла.
Дом, в котором жил Петя с матерью и бабушкой, находился неподалёку от почты, где разместилось гестапо. Селяне обходили это место стороной, боялись лишний раз показаться оккупантам на глаза. Люди голодали, носили тряпьё. Если удавалось подобрать солдатскую шинель, это была большая удача – из неё можно было сшить телогрейку на зиму. Сложнее всего было детям: растущие организмы требовали еды, а её не было.
– Питались мы хлебом из желудей, супом из лебеды. Лебеду всю в округе съели, – рассказывает Пётр Семёнович. – Настоящий хлеб был только у немцев, и мы попрошайничали. Когда они шли по улице, мы становились на колени, протягивали руки и просили кусок хлеба. И обычно нам его давали. Булку я прятал и старался отнести матери, но пока нёс, не выдерживал и съедал. Вообще, не все немцы были злые. Простые солдаты относились к нам нормально, а вот гестаповцев мы боялись. И венгров тоже: те стреляли в детей, которые побирались. Многих моих товарищей убили.
После победы
Так было до зимы сорок четвёртого, пока деревню не освободили. День Победы Пётр Семёнович помнит до сих пор: от радости плакали все. Но голодать пришлось ещё долго. Настоящий хлеб люди увидели только в 1949 году.
– У нас была ручная мельница, на которой я помогал матери молоть рожь, из этой муки мы и пекли хлеб, – вспоминает мужчина. – А с 1951 года я уже трудился в колхозе. До обеда работал, а потом шёл в школу. Из деревни я уехал в 1957м в Кустанай осваивать целину.
В Кустанае Пётр Семёнович осел и женился, а в 2000 году с женой и дочерьми переехал в Белгород. Он много раз бывал на родине под Брестом, но признаётся, что долго находиться в родном селе не может – каждый раз от воспоминаний о дне, когда на его глазах убили отца и деда, становится плохо с сердцем.
– Более 70 лет прошло с тех пор, а до сих пор больно, – говорит Пётр Семёнович.
– Могила, в которой похоронены расстрелянные дед и отец, осела и сравнялась с землёй. Я пытался разыскать детвору, с которой мы спаслись в лесу, но так никого и не нашёл. Может, погибли, может, уехали. Очевидцев тоже никого в живых не осталось...
