Виктор Василенко: Путь к Октябрю: есть такая партия!

Всё то, о чём говорилось в предыдущей главе - «Вырождение гнусности меньшей в гнусность сугубую», нисколько не умаляет роли большевиков в революции. Международный опрос в Интернете, проведенный в 2000 году, назвал Ленина «человеком ХХ века» не зря.

Со времени «перестройки» и поныне нередко можно встретить мнение, будто идеи социализма были принесены российскими марксистами с Запада, и они были чуждыми русским духовным традициям. Что ж, давайте рассмотрим, шли ли российские марксисты в течении русской общественной мысли конца XIX – начала XX века или против него.

Плеханов и Ленин, главные фигуры в русском марксизме конца XIX века, видели главные цели марксистского движения в России в свержении монархии и смене капиталистического строя социалистическим.

Но ведь капитализм как раз и был органически чужд русскому образу мышления. «Экспериментальным подтверждением» этого тезиса можно считать Столыпинскую реформу, о которой говорилось выше. Она была нацелена на дальнейшее развитие капитализма в России и, в первую очередь, на преобразование на его основе сельского хозяйства. Народ её не принял. Несмотря на то, что Столыпин проводил свою реформу, мягко говоря, весьма настойчиво, из общины, по данным МВД России того времени, вышло только примерно 10% крестьянских хозяйств.

В целом, русская общественная мысль тех лет вообще не принимала капитализма – не каких-то его уродств, а принципов, заложенных в основу капиталистической системы. Возьмём русских религиозных философов, которые были противниками марксистов-ленинцев.

«Детищем истребляющей и пожирающей похоти» называл капитализм Николай Бердяев. Он писал: «Та степень свободы зла, свободы греховной похоти, которая определяет жизнь буржуазно-демократического общества, этически не может быть терпима». Говорил он и о том, что не может быть терпим строй, «основанный на превращении человека в… вещь, которую можно продавать или покупать».

Не менее жёстко критиковал капитализм и Сергей Булгаков: «Никогда ещё в истории не проповедовалось и не проводилось в жизнь такое безбожное, беспринципное служение золотому тельцу, низкая похоть и корысть, как ныне… Если по духовной природе своей капитализм в значительной степени является идолопоклонством, то по своему общественному значению для социальной жизни он покрыт преступлениями, и история капитала есть жуткая повесть о человеческой бессердечности и себялюбии».

Резкое осуждение принципов капитализма можно найти и у Николая Фёдорова, и у Владимира Соловьёва, и у целого ряда других известных религиозных философов. Некоторые из них прямо солидаризировались в этом с российскими марксистами: «Одним словом, мы должны не обинуясь, сказать, что социализм прав в своей критике капитализма. В этом смысле надо прямо и решительно признать всю правду социализма», - писал Сергей Булгаков.

Почему же религиозные философы оказались по разные стороны баррикад с большевиками, ставящими своей целью социалистическую революцию? Тот же Сергей Булгаков писал: «Мы все теперь социалисты. Различие относится к пониманию практических вопросов». Рассмотрим эти различия как раз на его примере.

Знакомство с работой Булгакова «Христианство и социализм» даёт основания для однозначного вывода: корень противоречия между русскими социалистами-марксистами и религиозными философами, дружно критикующими капитализм, в том, что первые были материалистами, а вторые – идеалистами.

Так, Булгаков весьма иронически относится к положению учения Маркса, что социальное бытие определяет социальное сознание, сводя его к чисто обывательскому представлению: человек «есть то, что он ест». Между тем, и Маркс, и его российские последователи (например, Сталин, писавший об этом ещё в начале ХХ века) утверждали совершенно иное: обязательным условием духовного освобождения человека является изменение социально-экономической системы, во главу угла которой поставлена погоня за прибылью. Впрочем, у Булгакова вызывает неприятие материализм не только у марксистов, но и у Томаса Мора, считавшего, что справедливое общество невозможно создать без упразднения частной собственности.

В полемическом запале философ, пытающийся противопоставить марксизму христианство, не замечает, что опровергает он не только Маркса и Мора, но и Христа, который утверждал: «Не можете служить и Богу, и мамоне» и «Кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником».

Замечу, что, Булгаков, критикуя и капитализм, и марксистский социализм, сам не предлагает никаких конкретных социально-экономических преобразований. Идею: «Пусть социалисты становятся христианами, тем самым социализм, как и вся наша жизнь, будет делаться христианским», - вряд ли можно всерьёз счесть за путь борьбы с капитализмом.

Булгаков утверждает, будто «свобода от хозяйства составляет мечту социализма», и пишет, что «нужно не только хозяйственно, но и духовно дорасти до короткого рабочего дня, умея достаточно употребить освобождающийся досуг».

Нельзя не согласиться с философом в том, что предоставление человеку значительного свободного времени может быть не только благом, но и злом. Для человека с примитивными духовными запросами свободное время может стать «источником деморализации». Но разве марксизм (в том числе и в его большевистском варианте) действительно предлагает то, что приписывает ему философ? Во-первых, ни Маркс, ни его русские последователи не говорили о стремлении к свободе от хозяйства – они ставили задачу освобождения людей от экономического рабства, присущего капитализму. И видели в этом не самоцель, не «освобождение» от труда и создания возможности жить праздно (а именно такое использование свободного времени ведёт к деморализации), а необходимое условие для развития личности и реализации её творческого потенциала в труде на общее благо, который станет внутренней потребностью человека. Это краеугольный камень марксистских представлений о новом обществе. А вот Булгакова мысль о том, что труд может стать духовной потребностью человека, вообще не посещает.

Неверие философа в марксистскую цель развития человека, вероятно, объясняется принципиальным неверием Булгакова в самого человека. «Социалистическое учение о человеке… имеет в основе своей веру в беспредельную способность человеческой природы к совершенствованию, если только она поставлена в соответствующие условия», - вполне резонно замечает он, однако сам убеждён в том, что в природе человека коренятся «порча и зло», и только «сверхъестественная помощь» религии способна их преодолеть. Здесь он вступает уже в противоречие не только с Марксом, Лениным и Сталиным, но и с христианским философом Львом Толстым. Толстой был убеждён, что сущность приобщение человека к учению Христа, как раз и состоит во всё большем совершенствовании человека, его приближении к тому идеалу, который олицетворяет Христос – и религиозный культ, с точки зрения Льва Николаевича, не столько помогает такому совершенствованию, сколько препятствует ему.

Уже в конце ХХ века чикагский философ Билл Мартин на международной конференции говорил, что социализм – это путь к избавлению человека от страданий. Булгаков же не видит в этом «ничего желательного, ничего идеального. Напротив, это было бы духовным падением для человека, понижением его существа. Ибо не для счастья рождён человек, и не к счастью он должен стремиться, но к духовному росту, который совершается лишь ценой борьбы, страданий, испытаний». Непонятно, правда, за что предлагает бороться философ, если не за лучшую жизнь и избавление людей от страданий. За тёплое место в раю? Но это, предельно мягко говоря, просто несерьёзно для мыслителя начала ХХ века.

О противоречиях между булгаковским христианством и марксистским социализмом, выявившихся в работе «Христианство и социализм», можно говорить ещё много. Но, думается, и того, что сказано, достаточно, чтобы понять, почему Булгаков, столь резкий критик капитализма, в период между Февральской и Октябрьской революциями стал активным политическим союзником поборников капиталистического строя.

Будем справедливы, в этом он среди русских религиозных философов оказался скорее исключением, чем правилом. Общим же для всех них было то, что, солидаризируясь с марксистами в критике капитализма, они не признавали предложенную Марксом идею и методы перехода от капиталистического общества к социалистическому.

Но можно ли на основании этого утверждать, что критика социалистами-марксистами капиталистического общества соответствовала русским духовным традициям, а вот конструктивная часть их взглядов – нет? Дело в том, что противники проекта социалистического переустройства общества, предложенного сторонниками Ленина, сами не смогли предложить (здесь Булгаков уже не исключение) никакого другого хоть сколько-нибудь реального другого пути, ведущего к более совершенной социально-экономической системе. Таким образом, в этом отношении русские социалисты-марксисты просто заполнили вакуум в русской общественной мысли. И их глас не был гласом вопиющего в пустыне.

Вдумайтесь: в 1895 году под руководством 25-летнего Владимира Ульянова в Петербурге создан «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», который энциклопедия именует «первым зачатком революционной марксистской партии» в России. Ядро организации составляли 15-17 человек. А всего через десять лет партия сумела поднять восстание против самодержавия, охватившее всю империю от Финляндии до Кавказа, от Польши до Читы. Если бы идеи, которые несли российские социал-демократы, противоречили менталитету народа, каким образом они могли бы столь стремительно овладеть массами? Конечно, при этом сыграло огромную роль и выдающееся мастерство Ленина как лидера революционного движения.

Одним из важнейших факторов, предопределивших будущую победу большевиков, стала позиция Ленина в вопросе идеологической работы партии. Эту позицию Владимир Ильич чётко обосновал в работе «Что делать?», написанной в 1901 году, когда российская социал-демократия только проходила период становления. Она построена как прямая дискуссия с оппонентами.

Среди российских социал-демократов было немало сторонников точки зрения, будто не нужно стремиться «навязывать» рабочему движению социалистические идеи, поскольку только те идеи имеют силу и способны организовать массы, которые возникают у самих масс в стихийном опыте борьбы. Ленин показал, что стихийное рабочее движение «в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское, т.е. убеждение в необходимости объединяться в союзы, вести борьбу с хозяевами, добиваться от правительства издания тех или иных необходимых для рабочих законов и т.п.». А формирование тред-юнионистского сознания неизбежно ведёт к подчинению рабочего движения буржуазной идеологии. Поэтому «всякое преклонение перед стихийностью рабочего движения, всякое умаление роли “сознательного элемента”, роли социал-демократии - утверждает Ленин, - означает тем самым, - совершенно независимо от того, желает ли этого умаляющий или нет, - усиление влияния буржуазной идеологии на рабочих».

Вот почему первостепенная задача социал-демократов «состоит в борьбе со стихийностью, состоит в том, чтобы совлечь рабочее движение с этого стихийного стремления тред-юнионизма под крылышко буржуазии и привлечь его под крылышко революционной социал-демократии». А добиться этого можно только путём внесения в рабочее движение социалистического сознания.

Заметное влияние на российскую социал-демократию оказывали «экономисты», отстаивавшие «теорию стадий». Российские социал-демократы, утверждали они, находятся ещё на первой стадии борьбы, и потому должны выдвигать экономические и частные политические требования, которые, как убеждал один из их теоретиков А.С. Мартынов, «суля известные осязательные результаты, могли бы быть активно поддержаны рабочей массой». Стремление же постоянно не забывать главную политическую цель, по их мнению, только «затемняет» экономическую основу движения. А вот, мол, с ростом партии будут расти и партийные задачи. Ленин же отстаивал принципиально иную позицию: социал-демократы должны сразу заявить свою главную политическую цель: свержение самодержавия; поддерживая борьбу рабочих, требующих каких-то частных уступок от фабриканта, необходимо раскрывать им принципиальное противоречие интересов рабочего класса и буржуазии, объяснять, что корень зла в самом общественном строе, «который заставляет неимущих продаваться богачам» и, соответственно, нужно стремиться к его уничтожению.

Казалось бы, в условиях, когда российская социал-демократия, действительно, ещё находилось в стадии становления, не лучше ли было не обострять противоречия между её различными течениями, а, не обращая на них внимания, вести совместную борьбу? Так полагали многие. И не раз высказывались предложения, чтобы различные группы примирились между собой и работали рука об руку. «Искровцы» были готовы к компромиссу по ряду противоречий. Но вот основных идей «экономистов» не принимали категорически. Потому что за тем, что другими воспринималось как частные противоречия, Владимир Ильич сумел увидеть «КОРЕННУЮ (выделено мной – В.В.) противоположность двух направлений в русской социал-демократии».

В работе «Что делать?» Ленин раскрывает сущность этого противоречия. Он показывает, что, отдавая приоритет экономическим целям, которые «сулят осязательные результаты», экономисты принижают («во имя массового движения») главные политические задачи движения.

А это чревато крайне серьёзными последствиями. Сводя борьбу к экономическим и частным политическим требованиям (оставляя главные на «потом»), отказываясь от работы по внесению в массовое рабочее движение социалистического сознания, такие социал-демократы, по сути дела, «подготовляют почву для превращения рабочего движения в орудие буржуазной демократии». А саму социал-демократию поворачивают от «революционной социал-демократии к буржуазному социал-реформаторству». Таким образом, курс, проводимый «экономистами», фактически вёл не к уничтожению капиталистического строя, а к его укреплению.

Ход событий от Февраля к Октябрю убедительно доказал правильность ленинских принципов идеологической работы партии. Благодаря многолетней целеустремлённой деятельности по разъяснению принципиальных противоречий пролетариата и буржуазии, разъяснению того, что корень зла не в каких-то частных несправедливостях, а в самом существующем строе, рабочие в 1917 году оказались готовы воспринять идею перехода от буржуазно-демократической революции к социалистической.

Большое значение имело и то, что руководство большевиков избежало соблазна искать какие-либо компромиссы с буржуазным правительством ради обеспечения себе уютного «места под солнцем». С самого начала Ленин выдвинул принцип: «Никакой поддержки Временному правительству!». О том, чтобы добиваться участия в нём, и речи не могло идти – это было исключено полностью и абсолютно. Напротив, снова и снова, рискуя преследованиями и запретом партии (напомню, что в июле была расстреляна организованная большевиками мирная демонстрация в Петрограде, потом была закрыта «Правда», разгромлен штаб РСДРП (б) в особняке Кшесиньской, выдвинуто обвинение против Ленина) большевики выступали с категорическим требованием отставки Временного правительства, и обличали соглашательство «социалистов» из Советов, заигрывавших с ним, а потом и пошедших на прямой сговор: сначала они вошли в сугубо буржуазное по сути коалиционное правительство, а позже и заняли во Временном правительстве ключевые посты – и опять же при полном сохранении его буржуазного характера. К примеру, провозглашённые эсерами принципы земельной реформы воплотил в жизнь не эсер Керенский, ставший главой Временного правительства, а председатель Совнаркома большевик Ленин,

Полностью подтвердилась и справедливость предупреждения Ленина о том, что отказ от истинного марксизма («старого, догматического», как обозвали его поборники «нового направления» социал-демократии типа Бернштейна) ведёт к вырождению социал-демократии из революционной силы в охранительную. Когда в июле правительство, в состав которого входили поборники «недогматического социализма» (при этом один из них был военным министром, другой – министром юстиции), организовало расстрел мирной демонстрации рабочих и солдат в Петрограде, все увидели, что компромисс с буржуазной властью – это отказ не от догматизма, а от фундаментальных принципов.

…Примерно через год, уже в Германии, «недогматические» социал-демократы дошли до того, что санкционировали физическое уничтожение лидеров марксистской социал-демократии в Германии (непосредственным организатором расправы над Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург в 1919 году был военный министр «демократического» правительства Германии социал-демократ Густав Носке). Спустя несколько десятилетий, правительства социал-демократического толка ведущих капиталистических государств поддержали взятый США курс на установление с применением чудовищного насилия нового мирового порядка, при котором материальное сверхблагополучие немногих оплачивается голодом, нищетой и страданиями большей части населения планеты. Ради достижения этой цели они пошли даже на соучастие в агрессии против Югославии, где у власти в то время была родственная социалистическая партия…

А в 1917 году социалистическая идея не только обеспечила большевикам победу, но и фактически спасла Россию. Это признаёт большинство людей в России даже после многолетнего «промывания мозгов» предельно активной и агрессивной антикоммунистической пропагандой. 6 ноября 2002 года опрос, организованный телеканалом ТВЦ, показал, что 57% жителей Москвы и Московской области (далеко не самого «красного» региона страны) оценивают Октябрьскую революцию как спасение для державы. Позже эту оценку подтвердило и голосование телезрителей программы «Суд времени» (72% на 28%).

Вернёмся к февралю. Революция свергла царизм, но оставила у власти господствующие классы. Сформированное Временным комитетом Государственной думы Временное правительство, которое возглавил князь Львов, выражало их интересы. Земля оставалась у помещиков, заводы и фабрики – у капиталистов; 8-часовый рабочий день (одно из основных требований рабочих) так и не был введён. Петросовет, а позже и первый Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, в которых доминировали эсеры и меньшевики (большевиков было лишь около 13%) заняли соглашательскую позицию.

Буржуазная власть поначалу получила «кредит доверия». Деникин вспоминал: «Весь старший командный состав, всё офицерство, многие войсковые части, буржуазия и демократические элементы, не зараженные воинствующим социализмом, были на стороне правительства». Однако недееспособность правительства вскоре стала очевидной.

Тот же Деникин писал, что армия была развалена новой властью – «развалило армию военное законодательство последних четырёх месяцев; развалили лица, по иронии судьбы, быть может, честные и идейные, но совершенно не понимающие жизни». При «не понимающем жизни» Временном правительстве разваливалась не только армия – вся страна. Углублялся продовольственный кризис. Валовая продукция промышленности сократилась по сравнению с 1916 годом на 36,5%.

Начался распад державы. Вскоре после образования Временного правительства созданная на Украине Центральна Рада потребовала от него признания украинский автономии. Верховное правительство проигнорировала это обращение. Тогда ЦР 10 июня 1917 года приняла Универсал, в котором была поставлена точка над i: «Коли Тимчасове російське правительство не може дати лад у нас, коли не хоче стати разом з нами до великої роботи, то ми самі повинні взяти її на себе. Се наш обов’язок перед нашим краєм і перед тими народами, що живуть на нашій землі. І через те ми, Українська Центральна рада, видаємо сей Універсал до всього нашого народу і оповіщаємо: однині самі будемо творити наше життя». И чем дальше, тем больше регионов бывшей Российской Империи требовали автономии – вплоть до Сибири…

В этой ситуации большевики, бескомпромиссно противостоящие Временному правительству, отстаивающие идею необходимости перехода от революции буржуазной к революции социалистической (поначалу они стремились добиться этого мирным путём и лишь после вооружённого насилия со стороны власти взяли курс на восстание) буквально день ото дня завоёвывали себе всё большее число сторонников.

Когда партия после падения царизма вышла из подполья, она насчитывала около 40 тысяч человек. К апрельской Всероссийской конференции РСДРП(б) в ней было уже 80 тысяч членов, а к VI съезду партии, который открылся 26 июля – 240 тысяч. Большое значение имела ведущая роль большевиков в подавлении контрреволюционного выступления генерала Корнилова. Уже в начале осени большевики завоевали поддержку Петроградского и Московского Советов; большевизация Советов шла по всей стране.

Николай Бердяев утверждал: «Только диктатура могла остановить процесс окончательного и полного разложения и торжества хаоса и анархии. Нужно было взбунтовавшимся массам дать лозунги, во имя которых эти массы согласились бы организоваться и дисциплинироваться, нужны были заражающие символы. В этот момент большевизм, давно подготовленный Лениным, оказался единственной силой, которая, с одной стороны, могла докончить разложение старого, и с другой стороны, организовать новое». Митрополит Вениамин солидарен с Бердяевым и в этом: «Лишь Советская власть могла навести порядок в стране и повести её дальше, и народ пошёл за ней». Аналогичную точку зрения высказал и генерал Ипатьев: «Можно было совершенно не соглашаться с многими идеями большевиков, можно считать их лозунги за утопию, но надо быть беспристрастным и признать, что переход власти в руки пролетариата в октябре 1917 года… обусловил собою спасение страны, избавив ее от анархии».

В сущности, разделял это мнение и генерал Деникин: «Власть падала из слабых рук Временного правительства, и во всей стране не оказалось, кроме большевиков, ни одной действенной организации, которая могла бы предъявить свои права на тяжёлое наследие во всеоружии реальной силы».

Уже в постсоветское время, в 1999 году, в передаче «Глас народа» по антикоммунистическому НТВ великий князь Николай Романович отмёл попытку ведущего порассуждать на тему, что было бы, если бы большевиков удалось не допустить до власти: «Такое нельзя себе представить; большевики не могли не взять власть в октябре 1917 года. Правительство Керенского было очень слабо, и невозможно думать, чтобы кто-то, кроме большевиков, мог бы взять власть».

Резюмируем словами Есенина:

«Монархия! Зловещий смрад!

Веками шли пиры за пиром.

И продал власть аристократ

Промышленникам и банкирам.

Народ стонал, и в эту жуть

Страна ждала кого-нибудь –

И он пришёл…»

Великая Октябрьская социалистическая революция стала только прологом борьбы за будущее России. Окончательно определила её итог гражданская война.

В разжигании гражданской войны ныне тоже модно обвинять большевиков. Однако вспомним ход событий. Сама революция 25 октября 1917 года была почти бескровной. Но уже 27 октября бежавший из Петрограда Керенский и Краснов организовали вооружённое выступление против революции. В ноябре вспыхнули мятежи Каледина на Дону и Дутова в Оренбурге. В это же время начался знаменитый Ледяной поход Корнилова, ставший легендой Белого движения.

Конечно, можно интерпретировать и так: началом гражданской войны стала сама революция. Но тогда отсчёт надо вести не от октября, а от февраля. А к Февральской революции, как отмечалось выше, большевики прямого отношения не имели.

Вероятно, при том состоянии общества, когда низы не хотели больше терпеть жизнь по-старому, а верхи уже не могли удерживать свою власть, но не желали её отдавать, масштабная гражданская война была объективно неизбежной. Как раз большевики наверняка предпочли бы её избежать: ведь экономические возможности новой власти просто не позволяли вести войну. Страна находилась в очень тяжёлом положении, а после того, как разгорелась гражданская война, Советская Россия на какое-то время ещё и оказалась отрезанной от основных промышленных, топливных, продовольственных районов. Города Советской России голодали. Так, московские рабочие летом 1918 года раз в два дня получали по восьмушке (т.е. по 50 граммов) хлеба со жмыхом. Красная Армия испытывала нехватку продовольствия, обмундирования, вооружения. Помимо всего, на первых порах она была плохо организована; среди командиров оказалось немало авантюристов, а то и просто изменников.

А белые опирались на поддержку иностранных государств. Как вспоминал Черчилль (в те годы военный министр Великобритании), только англичане поставили Деникину 250 тысяч винтовок, 200 пушек, 30 танков и громадное количество боеприпасов. А Колчак только от американцев получил, помимо стрелкового оружия и артиллерии, 100 броневиков и 100 аэропланов.

И успехи белых были значительны. Юденич подошёл к самому Петрограду, Деникин реально угрожал Москве, Колчак овладел Поволжьем. Был момент, когда у красных оставалось менее 20% территории России…

Что же помогло им в, казалось бы, безнадёжной ситуации выстоять и в конце концов разгромить белых? Безусловно, огромное значение имела организующая роль партии. Ленин выдвинул лозунг: «Победа или смерть!». И для большевиков он стал девизом борьбы. В самые трудные моменты на самые трудные участки направлялись коммунистические формирования, которые по моральной силе намного превосходили даже офицерские части белых, поскольку идеология последних, по признанию Деникина, «всё более вырождалась в борьбу за реванш».

Немалое значение имело и то, что в гражданской войне, вопреки утверждениям нынешних «демократов» и «белых» патриотов, именно красные объективно стали защитниками национальных интересов России. Впоследствии это признали и многие противники большевиков, включая даже члена царской семьи великого князя Александра Михайловича – в «Книге воспоминаний» он констатировал: «На страже русских национальных интересов стоял ни кто иной, как интернационалист Ленин».

Патриотический потенциал Белого движения иссяк уже после поражения Ледяного похода. Объединение с иностранными государствами в борьбе против Советской России по сути дела превращало белых в орудие интервентов. Черчилль в воспоминаниях откровенно написал: «Было бы ошибкой думать, что… мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских. Напротив того, русские белогвардейцы сражались за наше дело».

А дело это никак не соответствовало интересам Российской державы. Решение об интервенции в Россию было принято 15 ноября 1917 года на Международной конференции в Париже, и вскоре началось вторжение иностранных армий. А уже в декабре 17-го ведущие капиталистические страны заключили соглашение о будущем разделе России на сферы влияния. Пока же интервенты занимались «текущим» грабежом. По современным данным, они вывезли из России около миллиона тонн зерна, свыше 300 тысяч голов скота, миллионы шкурок пушного зверя, тысячи тонн марганца, свыше трети золотого запаса России; ежедневно 40-50 цистерн нефти… Ущерб от этого грабежа вдвое превысил внушительную сумму внешнего долга царской России (этот скрупулёзно составленный счёт представители Советской России предъявили странам Антанты на Генуэзской конференции в ответ на требование уплаты царских долгов; и те не смогли его оспорить).

Антибольшевистски настроенный в то время писатель М.М. Пришвин констатировал в своём дневнике: «Устанавливается необходимость для русского человека признать Советскую власть как единственно возможную, так что или интервенция или Советская власть». И в такой ситуации многие патриотически настроенные представители верхних слоёв царской России сделали выбор в пользу красных.

Бывший царский военный министр Сухомлинов, оговорив, что идеи большевиков для него неприемлемы, признал, что «такие мои достойные бывшие сотрудники и сослуживцы, как генералы Брусилов, Балтийский и Добровольский свои силы отдали новому правительству в Москве; нет никакого сомнения, что они это сделали, конечно, убедившись в том, что Россия и при новом режиме находится на правильном пути к полному возрождению”.

Вот что писал контр-адмирал Альтфатер в своём заявлении о приёме в РККА: «Я служил до сих пор только потому, что считал необходимым быть полезным России там, где могу, и так, как могу. Но я не знал и не верил вам. Я и теперь ещё многого не понимаю, но я убедился… что вы любите Россию больше многих из наших. И теперь я пришёл сказать вам, что я ваш».

Значительную роль в реализации Ленинского декрета о её создании сыграл генерал-лейтенант Бонч-Бруевич. Первыми подразделениями красноармейцев в боях с немцами под Нарвой руководил генерал-лейтенант Парский. Позже он командовал Северным фронтом. Командовали фронтами генералы барон Ольдерогге, Самойло, Егорьев, Надёжный.

Генерал-лейтенант Величко, крупнейший специалист российской фортификационной школы, стал председателем коллегии по инженерной обороне Республики, непосредственно руководил инженерной обороной Петрограда. Генерал-майор Лебедев стал начальником Полевого штаба Красной Армии.

Красным Флотом руководили контр-адмиралы Альтфатер, Беренс (в прошлом штурман легендарного «Варяга»), Немитц. Ледовый поход, вернувший Советской России оставшиеся в Финляндии корабли Балфлота, возглавил капитан первого ранга Галлер…

Герой Первой мировой войны генерал Брусилов сначала отказался встать в ряды белых, а позже, после агрессии Польши против Советской страны возглавил созданное при Главнокомандующем Вооружёнными силами Советской Республики Особое совещание, в которое вошли представители высшего генералитета Русской армии. И первым делом генералы обратились с вошедшим в историю воззванием «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», на которое откликнулись тысячи человек.

Брусилов был поставлен на первое место в немалой длины списке генералов и офицеров Русской армии, заочно приговорённых белогвардейцами к смерти. Были приговоры и не заочные. За отказ перейти на сторону белых генерал-майор Николаев был расстрелян по приказу Юденича, генерал-майор Станкевич повешен по приказу Деникина; генерал-лейтенант барон фон Таубе был казнён колчаковцами… Но угроза расправы не останавливала патриотов из числа представителей привилегированных сословий царской России.

Полковник Каменев сначала командовал Восточным фронтом, затем стал главкомом. Многие генералы и высшие офицеры Русской армии командовали армиями и дивизиями красноармейцев. Например, подполковник Корк при обороне Петрограда был помощником командующего армией, а при разгроме Врангеля командовал армией.

Офицер Первой мировой дворянин Борис Лавренёв в гражданскую командовал бронепоездом красных. Поручик Баданов стал начальником штаба бригады Красной Армии Дочь профессора права поэтесса Лариса Рейснер сделалась легендарным комиссаром Морского генерального штаба.

Этот перечень можно продолжать и продолжать. В гражданскую войну в рядах Красной Армии воевали около 50 тысяч офицеров и десятки генералов царской армии. Показательно, что 7% награждённых орденом в годы гражданской войны «классифицированы» по социальной принадлежности как «представители верхов».

Все названные факторы сыграли свою роль в победе Советской власти. Но, несомненно, решающим фактором стала поддержка широких слоёв народа. Именно в гражданскую войну основная часть населения сделала свой выбор. Причём, он был продиктован не какими-то теоретическими предпосылками, а конкретным сопоставлением красных и белых – ведь значительная часть территории побывала под властью и тех, и других. Французский историк кино Жорж Садуль приводит в своей книге рассказ выдающегося советского режиссёра Григория Козинцева: «Все мы знали, что Советское правительство было нашим правительством, и эта убеждённость укоренилась в нас в большей мере практикой, нежели теорией… Мы изучали марксизм на страшной практике гражданской войны, на себе испытывая один за другим самые разные правительственный режимы».

Вероятно, существенное значение имело и то, что уже тогда идеология большевиков, их социальная политика создавали возможности для раскрытия творческого потенциала людей. Как незаурядные военачальники раскрылись в гражданскую войну рабочие Блюхер и Ворошилов, унтер царской армии Будённый, Чапаев, проявивший себя в Первую мировую только как лихой кавалерист, и многие другие выходцы из народа.

Не раз доводилось встречать мнение (его, опять же, высказывают не только «демократы», но и кое-кто из «патриотов»), будто гражданская война «была война не столько между буржуазией и пролетариатом, сколько с русским крестьянством». Но тут сразу возникает элементарный вопрос: если красные в крестьянской стране, какой была Россия в то время, действительно вели войну не только с белыми и интервентами, но ещё и с крестьянством, были бы у них в тех условиях, о которых говорилось выше, хоть минимальные шансы на победу?

Целесообразно вновь обратиться к данным о награждениях в годы гражданской войны: 39% получивших ордена – крестьяне и казаки.

Поэтому представляется более соответствующей истине оценка роли крестьян в гражданской войне, которую дали в рецензии на монографию И. Брытова «Кормильцы» академик Нью-Йоркской академии Н. Дмитриев и член-корреспондент Петровской академии наук Ю. Ковальчук: «Крестьяне советской России отбились от всего мира, отстояли землю, независимость России».

Следует остановиться ещё на одном вопросе, который в последние годы получает крайне тенденциозное освещение: жестокость гражданской войны. Демпропаганда и здесь всю вину валит на красных. Ленин-де был очень жестоким человеком («извергом», как утверждает депутат ГД от «Единой России» г-жа Поклонская), большевики – кровожадными монстрами, и по их вине в первые годы после Октябрьской революции пролились реки крови.

Достаточно типичный пример такого подхода – нашумевший в Белгородской области опус директора областного государственного архива П. Ю. Субботина о красном терроре. Он начинается с заверений в стремлении к беспристрастному изучению обоюдного насилия, а потом практически полностью строится, как показал кандидат исторических наук А.М. Сергиенко, на «Деле о злодеяниях большевиков в городе Белгороде Курской губернии», подготовленном деникинской «Особой следственной комиссией», с чисто пропагандистской целью: «выявлять перед лицом всего культурного мира разрушительную деятельность организованного большевизма». Причём, о намерении автора ради декларируемой беспристрастности написать второй том его труда – о зверствах белых, что-то не слышно. Зато через некоторое время после выхода книги он во всеуслышание заявил в интервью, что «люто ненавидит большевистскую чуму». И книгу, написанную со столь «объективной» позиции белгородские власти намерены, по информации печатного органа администрации области «Белгородские известия», «распространить в музеях, школах и библиотеках Белгорода».

Давайте действительно объективно разберёмся в вопросе жестокости гражданской войны, используя два основных инструмента: общеизвестные или общедоступные факты и здравый смысл.

Организованный сразу после Октябрьской революции мятеж Краснова и Керенского провалился. Краснов попал в плен. Он дал слово чести не бороться с революцией – и большевики, удовлетворив сим свою «кровожадность», отпустили его на свободу. Забыв о чести, Краснов устремился на Дон организовывать новое контрреволюционное выступление.

Вскоре в Петрограде возникает разветвлённый антисоветский заговор, руководители которого готовили восстание к ожидаемому подходу Каледина. Они планировали «пройти по казармам и заводам, расстреливая солдат и рабочих массами». Заговор был раскрыт. Революционный трибунал, состоявшийся в декабре 1917 года, для главного обвиняемого – ярого монархиста Пуришкевича – определил наказание: четыре года общественно-исправительных работ. Но уже весной 1918 года Пуришкевича выпустили на свободу – и через некоторое время он оказался у Деникина.

17 ноября 1917 года Военно-Революционный комитет Петрограда выдал ордер на арест руководящих чиновников МИДа, саботировавших распоряжения Советской власти. Но он так и не был пущен в дело.

В Москве революция натолкнулась на ожесточённое сопротивление. И поначалу контрреволюционерам сопутствовал успех – юнкера захватили Кремль. Все пленные революционные солдаты 56-го полка – около 500 человек – были 28 октября 1917 года расстреляны. После победы революции в Москве «кровожадные» большевики отпустили на свободу не только юнкеров, но и руководителя контрреволюционеров – председателя Комитета общественной безопасности В.М. Руднева. В 1918 году он уже был в белогвардейской делегации, ведущей переговоры в Яссах об активизации вмешательства Антанты в гражданскую войну.

1 января 1918 года в Петрограде было совершено покушение на Ленина. По личному распоряжению Владимира Ильича его организаторы были освобождены из-под ареста и по их желанию направлены на фронт. Зинкевич, Волошин и Мартьянов перешли к белым и только непосредственный исполнитель покушения Ушаков в конце концов сделал выбор в пользу красных…

Английский дипломат Р. Локарт потом вспоминал о первых месяцах революции: не только не было террора со стороны большевиков, но даже свободно выходили газеты их противников, в которых «политика Советов подвергалась жесточайшим нападкам».

Однако контрреволюционеры не желали мирного развития событий. В течение июня-августа 1918 года в 22-х губерниях Центральной России жертвами белого террора стали свыше 40 тысяч человек (сюда относятся и жертвы мятежей). 20 июня был убит Володарский. 30 августа – Урицкий и в этот же день ранен Ленин. И тогда на улицы вышли демонстрации (в основном, рабочих) с требованием ответного «красного террора». 5 сентября он был объявлен (как легко понять, Ленин чисто физически не мог быть его организатором) и продолжался до февраля 1919 года. По современным данным его жертвами стали примерно 5500 человек, из которых 800 уголовников.

Возникает вопрос: а не были ли эти демонстрации инспирированы руководством большевиков (некоторые «демократы» договариваются даже до того, что и покушение на Ленина было организовано самими большевиками для введения красного террора)? Есть основания утверждать, что это действительно было требование «снизу». После взрыва в Леонтьевском переулке, жертвами которого стали участники заседания Московского комитета партии, в том числе и его первый секретарь В.М. Загорский, вновь прошли митинги рабочих, зовущие к возобновлению красного террора. Этот вопрос был обсуждён на пленуме ЦК РКП(б), но теперь по настоянию Дзержинского этот метод борьбы с контрреволюцией был отвергнут. Вскоре, когда Красная Армия добилась решающего перелома в гражданской войне, большевики вообще отменили смертную казнь (потом, правда, её снова пришлось вводить).

Спору нет, когда развеялись надежды на мирное утверждение нового строя, красные при защите Революции действовали очень жёсткими методами. 2 августа 1992 года на брифинге в Министерстве Безопасности РФ были обнародованы данные уже сугубо «демократического» исследования репрессий за всё время «коммунистической власти» (1917-1990 гг). И были приведены такие данные: «За контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления (подчёркнуто мной – В.В.)» были приговорены к расстрелу 827995 человек. Если из этого числа вычесть число приговорённых к высшей мере в период сталинского правления (согласно справке, подготовленной комиссией, возглавляемой А.Н. Яковлевым, - 786096 человек), и получившееся число полностью отнести на время правления Ленина, то получим немногим более 40 тысяч человек. Примерно втрое больше были посажены в тюрьмы и лагеря. Число впечатляющее, хотя и бесконечно далёкое от провозглашённых «демократами» 8-10 миллионов. Но разве белые действовали иначе?

Не буду ссылаться на документы красных; противники Советской власти сами оставили предостаточно свидетельств зверств белых. Адмирал Колчак ныне романтизируется и героизируется. Между тем, обнародованные уже в наше время выдержки из колчаковских документов о действиях карателей пестрят такими данными: при подавлении восстания в Кустанае убито свыше 1000 красноармейцев, расстреляно 625; селения Боровое, Александровское, Жуковка, Воскресенское выжжены…В посаде Мариановке расстреляно 1100 человек, посёлок сожжён…Банды большевиков численностью более 1000 человек, расположенные в селениях Оксановке и Журавлёвке, уничтожены, дома сожжены, а имущество отобрано в казну…После подавления восстания в военном городке у Красноярска были по приговору суда расстреляны 40 венгерских военнопленных и без суда - около 500 русских солдат… Злодеяния Колчака таковы, что в постсоветское время в его реабилитации отказали в разное время Омская прокуратура, отдел реабилитации Военной прокуратуры Забайкальского военного округа, Главная военная прокуратура России, Верховный суд РФ.

Колчак – отнюдь не исключение среди белых. Начальник штаба Добровольческого корпуса генерал-лейтенант Достовалов писал в воспоминаниях: «Путь таких генералов, как Врангель, Кутепов, Покровский, Шкуро, Постовский, Слащёв, Дроздовский, Туркул, Манштейн был усеян повешенными и расстрелянными безо всякого основания и суда. За ними следовало множество других, чинами поменьше, но не менее кровожадных».

То, что писал Дроздовский в своём дневнике (позже опубликованном) полностью подтверждает оценку Достовалова: «…этими дикими, разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон: око за око. А я скажу: два ока за око, все зубы за зуб»... «Внутри все заныло от желания мести и злобы. Уже рисовались в воображении пожары этих деревень, поголовные расстрелы и столбы на месте кары с надписью, за что»… «немцы ещё пощадят, а от нас – пощады не жди». А в написанных с яростной ненавистью к красным воспоминаниях участника Корниловского похода Р. Гуля «Ледяной поход» можно найти немало иллюстраций к словам Достовалова о кровожадности белогвардейцев «чинами поменьше» - вроде: «Ах! Ах! слышны хриплые звуки, как дрова рубят. Ах! Ах! и в такт с ними подп. К-ой ударяет штыком в грудь, в живот стоящего перед ним мальчишку».

А вот что генерал Достовалов писал уже непосредственно об «освобождённом» (термин автора опуса о красном терроре г. Субботина) белыми Белгороде: «…не могу не указать на безусловно ненормального человека, дегенерата и садиста генерала Шпаковского... Он был вершителем судеб населения обширного тыла Добровольческого корпуса. Шпаковский приехал в штаб корпуса в Белгороде и должен был возглавлять административную власть там, где еще не сконструировалась власть губернаторская… Первый разговор его с Кутеповым произошел при мне. Шпаковский начал прямо: «Чтобы был порядок, надо вешать. Вы, Ваше Превосходительство, как смотрите на это? Вешать или не вешать?» Кутепов, который всегда был на стороне вешающего, а не вешаемого, ответил: «Конечно, вешать». И после короткого разговора бесправное население было передано в полную власть зверя. Шпаковский привез свою контрразведку, которая деятельно принялась за работу. В этот период все были словно помешанные. Огромные и сложные функции тыла, дающего жизнь и силу армии, требовали от тыловых администраторов исключительных способностей. Считалось, что всеми этими качествами обладает тот, кто вешает».

По иностранным данным, приведенным в «Курсе отечественной истории» (под редакцией профессора Л.И. Ольштынского), жертвами белого и «жовто-блакитного» террора на Юге России и Украине стало порядка 150 тысяч человек.

Не уступали им в жестокости и белогвардейцы, действовавшие в Сибири и на Дальнем Востоке. Уже в Харбине, в 1921 году, один из белогвардейских офицеров писал о командире дисциплинарной роты поручике Атмутском: «Любимый его приём – жечь на костре живым или после того, как отрубят ухо, нос, руки и ещё что-нибудь – и тогда кладут на костёр». Командир американского оккупационного корпуса генерал Гревс в своих воспоминаниях заметил, что атаман Семёнов «не может ночью уснуть, если не убьёт кого-нибудь в течение дня».

На Севере, где генерал Миллер, опираясь на английские штыки, пытался осуществить «демократическую контрреволюцию», из 500 тысяч жителей Архангельской губернии 4 тысячи были расстреляны по приговорам военных судов, 52 тысячи брошены в тюрьмы и концлагеря – при том, что к моменту переворота в губернии было только около тысячи большевиков. Условия содержания в концлагерях были ужасающими. Член правительства Северной области эсер Б. Соколов в мемуарах, написанных в эмиграции, говорил об одном из них – Иоканьге, что из 1200 арестантов «только около 100 через три месяца заключения остались более или менее здоровыми. Остальных, я их видел, иоканьгская каторга превратила в полуживых людей. Все они были в сильнейшей степени больны цингой, множество туберкулёзных… Они не могли передвигаться без посторонней помощи».

Если всё это обобщить, то оценка генерала Гревса: «На каждого человека, убитого большевиками, приходилось 100 человек, убитых антибольшевистскими элементами», - не покажется преувеличением.

Очевидно, что в гражданской войне столкнулись вековая ненависть угнетённых к своим угнетателям и ненависть господ к холопам, дерзнувшим покуситься на господские привилегии. Оправдывать жестокость нельзя, с какой бы стороны она не исходила. Но для вынесения оценок понять её истоки необходимо. Образец действительно взвешенного подхода к драмам революции дал Александр Блок. Уже после того, как крестьяне сожгли его имение, он объяснял в статье «Интеллигенция и революция» своим собратьям по классу: «Почему дырявят древний собор? Потому что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? Потому что в них насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? Потому что сто лет под их развесистыми липами и клёнами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему мошной и дураку – образованностью».

Почему же нынешние интерпретаторы истории даже не пытаются объективно разобраться в том, что происходило в те годы? Если вспомнить, что немалое число этих, с позволения сказать, «гуманистов, возмущённых жестокостями красных», в дни ельцинского путча осенью 1993 года уподобились римской черни, вопившей при аутодафе «Огня! Ещё огня!», то напрашивается вывод, что их ненависть к большевикам и стремление к героизации тех, кто вешал и расстреливал «холопов», мотивированы животным страхом новоявленных господ перед теми, кого они ввергли в нищету и бесправие.

Виктор ВАСИЛЕНКО,

Белгород