Виктор Василенко. Путь Октября. Поворот в тупик:
предательству политическому предшествовало предательство идеологическое

Казалось бы, интеллигенция – в первую очередь та, которую принято именовать творческой, имеющая «по службе» дело с духовными сокровищами, – должна была всеми силами препятствовать распространению потребительского отношения к жизни, отстаивать гуманистические ценности и ориентиры бытия. Однако лишь немногие, подобно Тарковскому, Хуциеву, Абдрашитову, Миндадзе, Кочетову, пытались противостоять духовной деградации общества.

Более того, позже – в годы «перестройки» и продолживших её «радикальных реформ» - немалая часть деятелей культуры (особенно, тех, кто в годы «застоя» были щедро увенчаны званиями и наградами) прямо поддержали курс власти на демонтаж гуманистической системы ценностей и утверждение идеологии, базирующейся на культе собственности, алчности, эгоизме. Замечу, что это вызвало брезгливое удивление даже у некоторых известных эмигрантов-антикоммунистов. Владимир Максимов заметил: «Наша интеллигенция – это, как говорят в Одессе, что-то особенное. Я спрошу: где в истории мировой культуры и, в частности, литературы найдёте вы апологетику богатства? Нет такого. До этого могли додуматься только наши творцы».

Почему же деградировала значительная часть советской интеллигенции? Почему, как говорил академик А.Д. Александров, «на каком-то этапе мы потеряли свою партийную интеллигенцию»? Почему, образно говоря, у «отца» Мальчиша-Кибальчиша внук оказался типичным «Плохишем»?

Безусловно, немалую роль сыграл тот урон, который нанесла советской интеллигенции Великая Отечественная война. Значительная её часть погибла, защищая Родину. Среди погибших было немало настоящих коммунистов. Потому что на фронте призыв «Коммунисты – вперёд!» был не лозунгом, а руководством к действию.

Существенное значение имело и то, что в годы правления Сталина в духовной жизни общества развивались противодействующие друг другу процессы. С одной стороны, утверждение коммунистических приоритетов и ориентиров бытия вкупе с целенаправленной работой по приобщению людей к сокровищам художественной культуры создавали огромный духовный потенциал общества. С другой стороны, в 30-40-е годы стала утверждаться жёсткая нормативность – причём, не только в политической сфере, но и в художественной культуре, и в науке.

Коммунистическая идеология здесь не причём. Скажем, в разгромленной второй серии фильма Лукова «Большая жизнь» нет ничего, не соответствующего коммунистической идеологии, тем не менее, режиссёру поставили в упрёк именно идейные просчёты. С точки зрения марксизма критерий истины в науке – практика. Однако не раз случалось, что результаты научных исследований мерили чисто политическими мерками.

Утверждение такой нормативности препятствовало подлинным творцам реализовывать свой духовный потенциал и приносить ту пользу обществу, которую они могли и хотели. В то же время оно благоприятствовало тем, кто готов был «разделить» любые указанные сверху взгляды и «откликнуться» на всё, что соответствовало конъюнктуре. Фактически, таким образом создавались предпосылки для вытеснения той интеллигенции, которая по-настоящему верила в идеи революции, «идеологическими камердинерами» власти

То, что эти «камердинеры» участвовали в деле коммунистического воспитания, было губительным для дела коммунизма, поскольку, как заметил Гегель, «для камердинера не существует героя, но не потому, что последний не герой, а потому, что первый камердинер». Они могли воспевать Сталина, «оттепель», «развитой социализм», но сами по-настоящему верили лишь в то, что усердный лакей сытно живёт. И стоит ли удивляться, что когда «заказчики» возжелали оплёвывания всего того, что прежде требовали воспевать, подобным интеллигентам не составило труда мгновенно перестроиться

В углублении и распространении такой тенденции сыграло свою роль и то, что теперь многие молодые интеллигенты – особенно, среди тех, которые выросли после Великой Отечественной войны, - не обретали веру в идеи Революции, а принимали их в «готовом» виде, не приложив никаких духовных усилий (зубрёжка марксистских дисциплин не в счёт). А ведь Ленин предупреждал: «Если бы коммунист вздумал хвастаться коммунизмом на основании полученных им готовых выводов, не произведя серьёзнейшей, труднейшей, большой работы, не разобравшись в фактах, к которым он обязан отнестись критически, такой коммунист был бы очень печален».

Деградацию советской интеллигенции можно проследить как раз на династии Гайдаров. Аркадий Гайдар свои жизненные «университеты» проходил на полях гражданской войны. Здесь ковалась его идейная убеждённость. К нему полностью подходят слова Маяковского: «…землю, которую завоевал и полуживую вынянчил, где с пулей – встань, с винтовкой – ложись, где каплей льёшься с массами, за землю такую пойдёшь на жизнь, на труд, на подвиг и на смерть».

Его сын Тимур Гайдар землю не завоёвывал и не вынянчивал. Вместо этого он окончил элитарную Военно-дипломатическую академию, а позже, сидя в кресле редактора военного отдела «Правды», выслужил чин контр-адмирала.

Ну, а внук, Егор Гайдар, родился за границей, рос в круге «избранных». И, думается, «бочка варенья да корзина печенья» для него уже тогда были дороже, нежели «эта страна».

Та часть интеллигенции, которая теряла идейную закалку, утрачивала и чувство сопричастности к судьбам страны и народа – и уж тем паче стремление служить их развитию. У неё – это, прежде всего, касается художественной интеллигенции – всё явственней проявлялось стремление выделиться в некий свой круг, представлявшийся этим людям элитой, находящейся над «простыми смертными». И это усугубляло деградацию интеллигенции.

Философ Николай Бердяев писал: «Культурная элита не может оставаться замкнутой в себе под страхом удаления от источников жизни, иссякания творчества, вырождения… Образование касты культурно-утончённых людей, теряющих связь с широтой и глубиной жизненного процесса, есть ложное образование, которое делается более потребительским, чем творческим».

Писатель Александр Фадеев упомянул в своих заметках «о преимуществе (для художественной интеллигенции – В.В.) езды в третьем классе». Понятно, что он имел в виду необходимость знания реальной жизни народа, сопричастности к ней. Теперь же деятели культуры предпочитали находиться в СВ – как в буквальном, так и в переносном смыслах. Их поездки по ударным стройкам, по городам и весям продолжались до конца 80-х годов, однако очень многими участниками таких поездок двигало уже не стремление познать жизнь тружеников (и уж никак не испытать ей на себе), а желание создать нужный имидж, а то и ещё более прагматические соображения.

Показательно, что в 70-80-е годы рядовым явлением стало бегство мастеров искусств на Запад. Ими двигал отнюдь не «порыв к свободе» (были и такие, но они составляли меньшинство), а стремление поменять высокую материальную обеспеченность, которую они имели в Советском Союзе, на сверхвысокую, которую могут получить «звёзды» на Западе. Неслучайно, когда в конце 80-х деминтеллигенты обрели воистину бескрайнюю свободу (в среде деятелей культуры в то время, если и могли кого-то преследовать по политическим мотивам, то разве что за приверженность коммунизму), поток эмигрантов отнюдь не иссяк, а, напротив, резко возрос.

Заражение интеллигенции вирусом потребительства, формирование в её сознании приоритета материальных ценностей вело к тому, что эти люди по своей духовной сущности превращались из подлинной интеллигенции в мелкую буржуазию. И она, в полном соответствии с утверждением Ленина, «ежедневно и ежечасно порождала капитализм» - пока не в сферах экономической и политической, а в сфере жизненных ценностей, готовя тем самым почву для будущего антикоммунистического переворота. Порождала и своим образом жизни, а художественная интеллигенция – и своими произведениями. Речь не только о произведениях, открыто пропагандирующих потребительские ценности существования, вроде фильмов «Женщина, которая поёт» или «Спортлото-82» - их всё-таки до 1985 года было ещё не так много, но и произведениях, которые при всей социалистической риторике насаждали в сознании людей жизненные ориентиры не человека-творца, которые много выше материальных благ, а обывателя, прочно связывая представления о счастливой жизни с карьерой и материальным преуспеванием.

Эти произведения тоже сыграли свою роль в том, что у очень многих людей в период «застоя» представление о высших достоинствах стало связано не с понятием настоящий человек, а с понятием «настоящий мужик», под коим подразумевался обустраиватель своего домашнего очага.

Писатель Всеволод Кочетов в упоминавшихся записях военных лет, говоря о выдающемся достижении Советской власти в деле привития людям коммунистической идеологии, заметил: «Если кто-нибудь, когда-нибудь сумеет подменить это только личной выгодой, индивидуальной, отдельной от того, что делает у нас для человека государство, - тот поставит страну в тягчайшее положение». В повести «Дым Отечества», написанной Константином Симоновым в конце 40-х годов, есть образ типичного «настоящего мужика» Григория Фаддеича, хорошего работника, жизненным принципом которого было: «А что, если я строитель, я себе первому хороший дом не срублю?.. Понижайте меня хоть до плотников, всё равно первый дом себе срублю!». Герой Симонова заметил на это: «Кабы у нас все были такие, большие надежды на Западе имелись, что опять на всей земле установится одна система». Теперь же, в сущности, именно такой Григорий Фаддеич преподносился советской художественной культурой и, прежде всего, кино как идеал.

«Интеллигентами ещё зовутся! Они же ни во что не верят. Только и думают о том, как бы не продешевить; хотят, чтобы им оплатили каждое движение души», - в этих словах героя фильма «Сталкер» ощущается горечь и самого режиссёра Андрея Тарковского. В этой картине художник сделал поистине вещее предупреждение: внутренний мир интеллигента, отравленного ядом потребительства, таит в себе бездну зла; и если создастся возможность его свободной реализации, это обернётся чудовищными бедами.

Глубину духовной деградации «потребительской» части интеллигенции можно было оценить, скажем, по вечеру классической музыки в Профессиональном клубе кинематографистов Московского международного кинофестиваля 1989 года. Журналист стопроцентно «демократического» издания МКФ «Калейдоскоп» так описал его: «Когда вышел, сразу услышал музыку Пуччини и неплохой голос. Поднимаюсь в зал: народ (под эти словом автор понимает “бомонд” московского мира культуры – В.В.) шляется между столами, ест, пьёт, говорит о чём угодно, а на эстраде бедная певица поёт арию мадам Баттерфляй». Добавлю, что руководителями ПРОКа были люди творческих профессий: писатель Виктор Мережко и режиссёр Юлий Гусман.

Закономерно, что в период «перестройки» такая интеллигенция приняла самое активное участие в подрыве духовности общества и искоренении гуманистических принципов бытия.

Преодоление духовного и идейного кризиса должно было стать первоочередной задачей компартии. Однако руководство КПСС в целом ничего не предпринимало в этом направлении. И дело тут, думается, было не в заблуждении или недооценке опасности, грозящей советскому социалистическому обществу.

Ещё в 20-е годы философ Николай Бердяев предупреждал, что в советском обществе появился и рвётся к власти «новый буржуа», который «во всём противоположен старому типу революционера». Очевидно, что учёный имел в виду не социальный статус, а образ мышления, систему ценностей. Самым важным для «нового буржуа» (как и для любого буржуа) было собственное преуспеяние; коммунистические идеалы были ему абсолютно чужды, более того, враждебны. Но он, приспосабливаясь к обстоятельствам, использовал личину коммуниста как средство своего возвышения.

Ленин ясно осознавал эту угрозу и не раз говорил о необходимости очищения партии от подобных типов. Судя по всему, Сталин был согласен с такой позицией. Тем не менее, начавшаяся при нём репрессивная борьба с «отклонениями от линии партии» не столько подорвала, сколько укрепила положение «новых буржуа» - ведь, в отличие от «старого типа революционера», им приспособленчество было присуще изначально.

Я не намерен ставить под сомнение необходимость борьбы с троцкизмом. Но методы, которыми она осуществлялась, привели к возникновению атмосферы растерянности (кому же можно верить?), подозрительности, недоверия к товарищу. Такая атмосфера оказалась благоприятной средой для тех, кто доносами сводил личные счёты, и для «новых буржуа», которые использовали для своего продвижения самые подлые средства. Не исключено, что они, пользуясь ситуацией, вполне сознательно стремились к уничтожению настоящих коммунистов, ибо ясно осознавали, что те – их непримиримые враги.

Тяжёлый удар по партии был нанесён в послевоенные годы «Ленинградским» и другими подобными «делами». Он пришёлся по руководителям молодого поколения, прошедшим испытание войной – руководителям, которые, вероятно, были способны возглавить дальнейшее движение нашего общества к коммунизму. Вот и получилось, что после смерти Сталина достойного преемника вождю не оказалось: реальной альтернативой Хрущёву был Берия.

Кампания по «преодолению последствий культа личности» не была нацелена на очищение партии от «новых буржуа». И к 60-м годам они уже достаточно прочно укрепились в структурах КПСС (характерно, что именно в этот период, по мнению известного социолога С. Васильцова, происходило формирование из партийных и административных работников особой касты номенклатурной элиты). Потребительское отношение к жизни полностью соответствовало внутренней сущности подобных «коммунистов». Поэтому они не только не пытались бороться с распространением духовной болезни, смертельно опасной для общественной системы коммунистического типа, но сами приняли активное участие в гонке за матблагами, используя те возможности, которые открывало их положение.

И это были не отдельные случаи, пусть даже многочисленные, – нет, это становилось нормой поведения. В сущности, у касты партноменклатуры формировалась своя мораль, с коммунистической ничего общего не имевшая.

В прежние десятилетия членство в партии означало принятие на себя сурового долга, порой самоотречения. Главной «привилегией» коммунистов была обязанность в самые трудные и опасные моменты следовать правилу: «Коммунисты – вперёд!». Теперь же членство в партии стало рассматриваться многими людьми как путь к карьере, дорога к привилегиям. Тем паче, что любовь Хрущёва, а затем и Брежнева к «маленьким радостям жизни» позволила «новым буржуа», так сказать, легализовать свои гедонистические устремления. По сути, это было той самой фарисейской закваской, об опасности которой предупреждал ещё Христос.

Такое положение намного увеличило приток в КПСС людей, стремящихся к построению отнюдь не коммунизма, а своего персонального благополучия. Немалая часть членов партии вступала в неё в этот период просто поддавшись «моде», а то и уговорам секретарей, которым нужно было выполнить план по приёму «в разрезе возраста, пола и социального положения». Такая тенденция особенно сказывалась на той части партии, которая должна являться (и являлась раньше) авангардом – рабочей прослойке. Знакомая рассказывала, что когда она работала в цеховой лаборатории комбината и «классифицировалась» как рабочая, то её весьма настойчиво зазывали в партию, но стоило ей перейти в центральную лабораторию того же комбината, сотрудники которой относились к ИТР, как «агитаторы» о ней тут же забыли.

Утверждение, будто в те годы у нас были «партия Горбачёва, Яковлева, Ельцина» и партия рядовых членов, требует серьёзного уточнения. Потому что очень многие рядовые члены КПСС рассуждали в годы «застоя» (потом они заговорили об этом в полный голос): «Что мне дала партия?». У них и мысли не было, что человек, вступая в коммунистическую партию, берёт на себя обязательства «отдавать», но отнюдь не обретает права «получать». То есть, эти люди, не будучи партаппаратчиками, разделяли их мировоззрение. Неслучайно из числа российских членов КПСС в 90-е годы в коммунистических организациях (не только КПРФ, но и РКРП, и других движениях) восстановились менее 10%.

Трансформировалось и понятие «руководящая роль партии». Теряя идейное влияние, партийные комитеты стали всё больше прибегать к администрированию. «Указания обкома» надлежало безоговорочно исполнять, хотя зачастую они касались дел, входящих в компетенцию низовых организаций. Решение всех кадровых вопросов – от состава Верховного Совета до назначения бригадира предопределялось в партийных инстанциях. Критика и самокритика из реальной движущей силы превратились в формальность. Дело дошло до того, что выступления на областной конференции – высшем местном органе партии! – предварительно проверялись партаппаратчиками. А не прошедшие такой проверки просто не получали слова.

Многие партийные работники и чувствовали себя уже не комиссарами, а чиновниками. Немалое их число были совершенно невежественны в коммунистическом учении и вообще обществоведении. Художник Иван Пензов приводил рассказ сотрудницы Ленина Е.Д. Стасовой: «Меня пригласил к себе один из секретарей ЦК. У него шесть комнат на трёх человек… Подошла я в библиотеке к полкам с трудами Ленина, перелистала несколько томов, а они все не читаны! – “Некогда, Елена Дмитриевна читать”. Я ужаснулась: “Как же вы управляете государством?!”».

В опубликованной в 2004 году в «Советской России» статье, посвящённой юбилею А.Н. Косыгина, автор отмечает, что именно в годы пребывания Косыгина на посту главы правительства СССР в обществе начался идеологический кризис, - и присовокупляет: «Но Алексей Николаевич не отвечал за состояние умов, он отвечал за экономическую реформу». Однако как мог коммунист, член Политбюро ЦК КПСС, «не отвечать» за состояние умов?! Разве это само по себе уже не было проявлением тяжелейшего идеологического кризиса в партии? Сталин ведь тоже был главой правительства, тем не менее, «состояние умов» считал основой основ – и потому, кстати, в отличие от Косыгина, целесообразность тех или иных экономических решений оценивал с точки зрения их идеологических последствий. А, как было показано выше, реформа, затеянная Косыгиным, непосредственно связана с идеологическим кризисом советского общества

Бывший руководитель Карельской АССР Виктор Степанов в интервью 2001 года «Правде» заявил, что «Советский строй следует признать государственным капитализмом», – продемонстрировав тем самым полное непонимание принципиального различия между экономическими системами капитализма и социализма коммунистического типа, которая в 30-50-е годы реально существовала в СССР (напомню, что первая ориентирована на извлечение прибыли, а вторая – на удовлетворение потребностей страны и народа).

Бывший первый секретарь Полтавского обкома КПСС Фёдор Моргун в книге «Перепаханное поколение», написанной в 90-е годы, упрекает марксистов в том, что они «поделили людей на классы, создали врагов и непримиримую вечную борьбу между ними». По-видимому, в его представлении до Маркса все люди – рабы и рабовладельцы, феодалы и крепостные, капиталисты и пролетарии – жили одной счастливой дружной семьёй.

Бывший завотделом Белгородского обкома КПСС Генрих Боцманов, ставший потом руководителем «независимых» профсоюзов, в предмайском выступлении 1999 года негодовал, что коммунисты своим политиканством хотят омрачить «мирный праздник 1 мая». Вероятно, он так и не удосужился узнать, что День международной солидарности трудящихся 1 мая возник в память о кровавой расправе властей Чикаго над протестующими рабочими и всегда во всём мире считался днём борьбы трудящихся и солидарности с ней.

Бывший первый секретарь Шебекинского горкома КПСС, выпускник Высшей партийной школы Е.С. Савченко, уже в качестве губернатора Белгородской области выдвинул идею построения «солидарного общества». При этом он не покушался ни на один из устоев капиталистической системы – ни на частную собственность, ни на погоню за прибылью, но заявил, что это всё не главное, а главное – «духовно-нравственное состояние общества». Тем самым он явил всем своё запредельное невежество в обществоведении.

Понятно, что при «переквалификации» из чиновника КПСС в чиновника буржуазной власти, Евгений Степанович отрёкся от марксизма. Но ведь законы развития общества имеют объективный характер. И если бы господин-товарищ Савченко в годы учёбы в вузе, а потом и в ВПШ усвоил эти законы, он никогда не сказал бы подобной глупости. Потому что принцип «социальное бытие определяет социальный характер» - это как раз один из таких объективных законов. И это хорошо понимали мыслители, к коммунистам ни малейшего отношения не имевшие.

Лорд-канцлер феодальной Англии Томас Мор утверждал: «Повсюду, где есть частная собственность, где всё измеряется деньгами, там едва ли когда-нибудь будет возможно, чтобы государство управлялось справедливо и счастливо. Разве что ты считаешь справедливым, когда всё самое лучшее достаётся плохим людям».

Видный английский буржуазный экономист, теоретик капитализма, Д.С. Милль писал: «Признаюсь, я не обольщаюсь насчёт жизненного идеала, предлагаемого теми, кто думает, будто нормальное состояние для человеческого существа – это борьба за преуспеяние; будто попирать и подавлять друг друга, расталкивать друг друга и наступать друг другу на пятки – что и составляет существующий тип общественной жизни – это наиболее желательная участь для человечества». Он добавляет, что такое положение будет, «пока богатство пользуется властью, а стать как можно богаче – предмет честолюбивых устремлений».

Даже такой «идеалист», как религиозный философ Николай Бердяев пришёл к выводу, что «когда пытаются решить вопрос о совершенной человеческой жизни, погрузившись в путь индивидуального нравственного и религиозного совершенствования, то видят, что необходим путь социального изменения». А вот выпускник ВПШ этого, как говорится, «в упор не видит». И то, что человек с таким уровнем мышления получил диплом Высшей партийной школы, говорит о качестве подготовки советских партийных кадров 70-х годов…

В отчётном докладе XVIII съезду ВКП(б) Сталин сказал: «Чем ниже политический уровень и марксистско-ленинская сознательность работников, тем вероятнее срывы и провалы в работе, тем вероятнее измельчание и вырождение самих работников в деляг-крохоборов, тем вероятней их перерождение»…». То, что Моргун, Боцманов, Савченко и легион им подобных представителей партномеклатуры в 90-е годы оказались «бывшими коммунистами», убедительно доказывает справедливость предупреждения Сталина.

Очевидно, что в руках подобных партийных работников идеологическая работа вела не к укреплению коммунистических ценностей, принципов и ориентиров в сознании людей, а к их разрушению. Потому что даже при желании переродившиеся деляги не могли утверждать те ценности, коих сами не имели. Но у них и желания такого не было. Коммунистическая риторика служила им лишь прикрытием чисто потребительских устремлений. И потому идеологическая работа КПСС в это время большей частью сводилась к чисто культовым ритуалам, заклинаниям и табу.

Появившееся и всё более укоренявшееся среди партийных и комсомольских работников расхождение слова и дела вело к распространению в обществе неверия в выдвигаемые ими задачи. С другой стороны, были и такие люди, которые, разделяя принципы коммунистической идеологии и цели, провозглашаемые партией, сторонились КПСС, потому что не видели в ней носителя этой идеологии.

Естественно, что в таких условиях коммунистическое учение фактически перестало развиваться. Речь не о пересмотре основных устоев идеологии, за что позже рьяно взялись «перестройщики», а об осмыслении с её позиций реалий современного мира и выработке соответствующей стратегии и тактики развития общества.

Маркс и Энгельс, как потом и Ленин, в своих работах творчески использовали идеи многих других мыслителей. Но вот их «верные последователи» 60-80-х годов от этого отказались. Вспомним, в частности, вузовские учебники по общественным дисциплинам. В них работы западных философов и социологов рассматривались не с позиции поиска идей, способных обогатить коммунистическое учение, а только как объект критики.

Здесь стоит вспомнить, как готовили учебник политэкономии при Сталине. Через несколько лет после войны, по мнению руководства партии, возникла необходимость подготовить новый учебник политической экономии. Прежние были небезупречны по качеству, а главное, уже отстали от времени. Социально-экономическая система Советской страны претерпела существенные изменения, общество выходило на новый этап развития, и требовался учебник, который бы помогал глубже осмыслить современные реалии, и обусловленные ими задачи социалистического строительства.

Сталин поставил задачу: этот учебник должен стать не просто пособием для студентов, а «настольной книгой по марксистской политической экономии». Поэтому подготовка такого учебника рассматривалась как дело первостепенной важности.

Работу над проектом учебника поручили группе специалистов. Затем, когда проект был готов, в ноябре 1951 года организовали дискуссию с целью выявить ошибки и неточности, а также возможности улучшить учебник. А потом проект учебника и все материалы дискуссии передали Сталину. Иосиф Виссарионович изучил и то, и другое – и на сорока с лишним страницах изложил свои соображения.

Он сделал немало критических замечаний, однако, резюмируя, указал: «Некоторые товарищи во время дискуссии слишком усердно «разносили» проект учебника, ругали его авторов за ошибки и упущения, утверждали, что проект не удался. Это несправедливо. Конечно, ошибки и упущения имеются в учебнике, – они почти всегда бывают в большом деле. Но как бы там ни было, подавляющее большинство участников дискуссии всё же признали, что проект учебника может служить основой будущего учебника и нуждается лишь в некоторых поправках и дополнениях».

Замечу, кстати, что Сталин только одну главу предложил убрать из учебника полностью. И какую же? – Ту, которая была посвящена вкладу И.В. Сталина в создание политической экономии социализма.

А для улучшения учебника Иосиф Виссарионович предложил следующее: «…следовало бы назначить немногочисленную комиссию со включением туда не только авторов учебника и не только сторонников большинства участников дискуссии, но и противников большинства, ярых критиков проекта учебника… Членов комиссии следовало бы освободить временно от всякой другой работы, обеспечив полностью в материальном отношении с тем, чтобы они могли целиком отдаться работе над учебником. Кроме того, следовало бы назначить редакционную комиссию, скажем, из трёх человек для окончательной редакции учебника. Это необходимо также для того, чтобы добиться единства стиля, которого нет, к сожалению, в проекте учебника».

Готовый учебник следовало представить в ЦК через год. К несчастью, через год с небольшим Иосифа Виссарионовича не стало. Не знаю дальнейшей судьбы этого проекта учебника, но нетрудно догадаться, что он тоже пал жертвой «борьбы с культом личности».

Не берусь судить, как готовили те учебники политэкономии социализма, по которым учились мы в конце 60-х – начале 70-х годов, но вряд ли руководители партии относились к их созданию с такой же ответственностью. Во всяком случае, эти учебники никак не могли претендовать на то, чтобы стать «настольной книгой по марксистской политической экономии». Единственное, в чём их авторы последовали рекомендации Сталина – главы о вкладе И.В. Сталина в развитие политэкономии социализма в них не было…

Теоретики КПСС в 70-80-е годы даже не пытались учитывать реалии современного мира. Например, вопросы охраны природы оставались делом чисто административным, хотя в условиях, сложившихся на планете в последней трети ХХ века, их было необходимо переводить в сферу идеологическую. Не вывешивать лозунги, а на деле добиваться того, чтобы принципы жизни в содружестве с природой, бережного отношения к ней закладывались в человеческое сознание как одна из важнейших установок.

Между тем, как раз в условиях советского социализма – с его плановостью, ориентацией экономической системы на удовлетворение потребностей общества, приоритетом общественных интересов – можно было решить подобную задачу. Действенный ответ на «экологический вызов» времени, помимо всего, наглядно показал бы миру, что именно коммунизм открывает человечеству путь в завтрашний день.

Неслучайно и то, что именно в период «застоя» в стране расцвела буржуазия криминальная. С одной стороны, между ней и большей частью партноменклатуры уже не было противоречий, основанных на принципиально разной системе ценностей. С другой, и общественное мнение уже не отторгало мировоззрение криминальной буржуазии. «Умение жить» теперь очень многими воспринималось как завидное достоинство.

Проведу ещё одно сопоставление двух фильмов – «Берегись автомобиля» (середина 60-х годов) и «Преферанс по пятницам» (середина 80-х). В обоих звучит эта фраза: «Умеет жить». Но в «Берегись автомобиля» её произносит «рядовой жулик» Дима Семицветов, оправдывая соседа по даче: «Но почему он жулик? Человек умеет жить». А в «Преферансе» - невеста главного героя. «Пойми, дядя Гоша вор», - пытается парень открыть своей любимой истинное лицо её благодетеля, однако слышит в ответ непримиримое: «Он просто умеет жить!». И ещё один момент: Юрий Деточкин в фильме «Берегись автомобиля» прибегает к крайности в борьбе с «умеющими жить» жуликами, но симпатии персонажей (кроме, понятно, жуликов) на его стороне. В «Преферансе» герой со своим неприятием жульнического «умения жить» оказывается в полной моральной изоляции.

Герой повести Ивана Менджерицкого «Частное лицо», полковник угрозыска, говорит: «Я вот вспоминаю конец сороковых – начало пятидесятых годов… Люди разные были. Жуликов, дельцов, уголовщины всякой хватало. Только люди были другими. В нашем доме жил один делец, миллионер. Однажды мы встретились в нашем парадном. Был жуткий ливень. Вдруг подъезжает такси. Я ему говорю: “Пожалуйста, Захар Михайлович, поезжайте”. А он мне: “Что ты, Женя, я себе этого позволить не могу. Езжай ты”. И я поехал. Был тогда студентом, а он – миллионером. Но он не мог на глазах всего дома сесть в такси. Общественного мнения боялся. А нынешние дельцы?.. Какое там такси – по нескольку машин имеют, дачи; жены и любовницы обвешаны бриллиантами».

Тем не менее, основополагающие устои коммунистической идеологии и советской социалистической системы, даже разъеденные ржавчиной потребительства, заметно мешали как номенклатурной «новой буржуазии», так и буржуазии криминальной собирать богатства и вывести на их реальный уровень своё материальное потребление. К тому же, пока эти устои сохранялись, всегда существовала возможность, что найдётся лидер партии, который возьмётся за их очищение и укрепление. И потому, когда буржуазия почувствовала себя достаточно окрепшей и сложилась благоприятная ситуация, началась «перестройка», которая, как позже открыто заявил Горбачёв, изначально была нацелена на разрушение советской общественной системы.

Подводя итоги всему, о чём говорилось выше, можно сделать выводы:

I. Советский социалистический «эксперимент» полностью подтвердил великие возможности общества, построенного на принципах коммунистической (шире – гуманистической) идеологии.

II. Крах потерпела не социалистическая система коммунистического типа, а общество потребления, в которое социализм стал вырождаться в послесталинский период.

III. Вырождения, по всей вероятности (тут мы можем рассуждать только теоретически), можно было избежать, если бы общество реально, а не на словах продолжало движение к коммунизму; направление такого движения, определённое Сталиным в «Экономических проблемах социализма в СССР», было верным и вполне обоснованным теми условиями, которые сложились в Советском Союзе в первой половине 50-х годов.