Виктор ВАСИЛЕНКО О ФИЛЬМЕ «ЦАРЬ»:
ИСТОРИЯ ОСТАЛАСЬ «ЗА КАДРОМ»
Виктор ВАСИЛЕНКО, Белгород
Советское историческое кино имело свои «родовые черты», которые объединяли фильмы самых разных режиссёров – от классиков соцреализма Эйзенштейна и Пудовкина до Тарковского, которого пытаются им противопоставить. Во-первых, в центре внимания могли быть события, определившие судьбу страны, или люди, но История всегда присутствовала в фильме. И второе, - все фильмы такого рода имели выраженное патриотическое звучание. И это было выше пресловутого «классового подхода», которым вот уже столько времени не перестают попрекать советское искусство деминтеллигенты.
В 90-е годы – при том, что идеологи новой власти объявили патриотизм последним прибежищём негодяев, в российском историческом кино некоторое время ещё были заметны советские «родовые черты». Очень отчётливо в фильме Сергея Тарасова «Князь Юрий Долгорукий», менее выражено в «Ермаке» и продолжении «Гардемаринов».
А вот в последнее десятилетие, хотя власть и перешла на патриотическую риторику, в историческом кино произошёл резкий поворот. В наиболее известных фильмах последних лет – «Слуга государев», «1612», «Александр. Невская битва» - история низведена до уровня декораций, причём выполненных весьма небрежно, а в них разыгрывается авантюрный сюжет по американским стандартам. Персонажей их личные дела интересуют куда больше, нежели судьба России, а реальные исторические события трактуются на уровне обывательских представлений. В таком духе сделан и цикл «Дворцовых переворотов», где, вроде бы, события основаны на фактах, но всё сведено к интригам вокруг трона, и всеми их участниками движет только жажда власти.
«Тарас Бульба» в принципе стоит в стороне от общего ряда, поскольку это экранизация едва ли не самого патриотического произведения великого Гоголя, выполненная к тому же режиссёром-коммунистом.
Можно было ожидать, что на качественно ином, нежели исторический киноширпотреб, уровне будет сделан фильм Павла Лунгина «Царь», повествующий об Иване IV Грозном. На это настраивал восторженный хор, сопровождавший его выход на экраны. Однако, увы, выяснилось, что и «Царю» свойственен главный порок современного исторического кино.
Среди «действующих лиц» фильма «Царь» Истории нет и в помине. Голод, неудачи Ливонской войны, зверства – это никак не создаёт верного образа царствования Ивана IV. «За кадром» остались присоединение к России Поволжья, начало присоединения Сибири, развитие культуры. А ведь в те годы на Руси не только возникло книгопечатание(чему, царь лично покровительствовал, и разгромленную типографию Ивана Фёдорова восстановил у себя в Александровской слободе), но и расцвело мастерство литейщиков, создавались замечательные образцы зодчества(далеко не единственный пример – собор Василия Блаженного)… Но самое важное – в фильме «Царь» нет и намёка на то, что Иван IV создавал централизованное Русское государство. А без понимания этого невозможно правильно оценить действия царя.
Борьба за становление централизованного государства в России, как и в других странах Европы, наталкивалась на ожесточённое сопротивление феодальной знати. Бояре, владевшие гигантскими вотчинами, где они были полновластными хозяевами, не желали признавать за царём права ограничивать их власть и всячески противодействовали ему.
В таком историческом контексте жестокость Ивана Грозного нужно признать перегибами при осуществлении верного по сути курса, отвечающего интересам России. Но если эту жестокость выдернуть из исторического контекста(так «демократы» поступают и при интерпретации «сталинских репрессий»), то мы получим именно то, что показано в фильме «Царь» - некое исчадие ада, несущее стране инфернальное зло. Из того, что мы видим в фильме, напрашивается вывод, что заговоры бояр – это плод больной фантазии царя.
Буквально с первого появления царя перед людьми режиссёр подчёркивает его психическую ущербность(Иван, увидев людей, шарахается, и его приходится буквально выталкивать к ним). Ни в одном эпизоде Иван Грозный не проявляет ни каких-либо черт незаурядного государственника, ни какой-то человечности. Столь плоский образ, помимо всего, никак не согласуется с рассуждениями Лунгина о его стремлении к психологической углублённости.
Вот в «Иване Грозном» Эйзенштйна действительно был глубокий внутренний конфликт(изумительно выраженный Николаем Черкасовым): между убеждённостью царя в необходимости жестких и даже жестоких мер в борьбе с боярством – и восстающей против этой жестокости человечностью. Вспомним, хотя бы, как разительно отличается интонация, с которой Иван Грозный произносит в концовках серий одни и те же слова: «Ради Русского царства великого» - в первом случае уверенно, победно; во втором – мучительно преодолевая в себе сомнения.
Ну, а какая может быть психологическая углублённость в том образе психопата, который создал Лунгин. Признаться, я не понимаю, как столь талантливый актёр, как Пётр Мамонов мог согласиться на столь убогую интерпретацию образа его персонажа.
Такой же подход режиссёра и к образу оппонента царя митрополита Филиппа. Он представлен как агнец Божий, пытающийся вразумить царя и обуздать его жестокость. То, что Филипп Колычев был мужественный человек, стойкий в своих убеждениях, до конца противостоявший царю, - это показано и в фильме Эйзенштейна. Но в «Иване Грозном» нам дано понять и другое: Филипп Колычев стремится обуздать не только жестокость Ивана Грозного, но и его попытки сломить сопротивление боярства созданию централизованного Русского государства. Фактически он содействовал боярству, к которому принадлежал и сам; его прекрасные человеческие качества объективно оказались направлены против интересов «Русского царства великого».
Но в отличие от митрополита Филиппа, режиссёр Лунгин должен был знать, чем грозил стране боярский реванш. Он состоялся после смерти сына Ивана IV Фёдора Иоанновича и принёс Руси хаос, интервенцию, утрату исконных русских территорий, приход в Москву(по приглашению бояр!) поляков… Поэтому, выступая, по сути дела, с моральной реабилитацией боярства Лунгин, становится на антипатриотическую позицию.
Возникает два вопроса, связанных не только с фильмом «Царь». Первый: почему столь жестокий царь Иван IV заслужил у народа достаточно уважительное прозвище Грозный, а вот Николай II был заклеймён народом прозвищем Кровавый? И второй: почему деминтеллигенты, не приемля жестокости первого(а такое отношение к Ивану Грозному не только у Лунгина), возвеличивают второго, на счету которого не меньше жертв. Думается, в последнем как раз и проявляется тот самый «классовый подход», в коем ныне обвиняют советских творцов. При Иване Грозном рубили головы боярам, а при Николае Кровавом – расстреливали и вешали рабочих и крестьян. Потому-то Кровавый царь куда милее сердцу «истинного демократа», нежели Грозный.
дата: 9.11.2009 Верхний уровень
