«Однорукий бандит» - так острословы уже окрестили памятник Егору Гайдару

Памятник Гайдару поставили сейчас, когда все чаще слышны призывы к отмене итогов приватизации, каковая, если она когда-нибудь состоится, будет ничем иным, как судом над Гайдаром – коллективным Гайдаром, прежде всего, но и лично над Гайдаром в том числе.

Памятники, как справедливо заметил блистательный писатель Сергей Носов, – существа недолговечные, удивительно, но средний срок жизни памятника меньше, чем возраст выхода на пенсию у человека. И все же памятник – не рекламная листовка, он, прежде всего, – претензия. Претензия на бессмертие, на уважение, на вечную память. Достоин? Не достоин? Какого именно, если достоин? Где именно? Через сколько лет после смерти? Все эти вопросы возникают каждый раз, когда хотят ставить памятник – Цою, Бродскому, Окуджаве, Высоцкому – это только самые громкие за последнее время имена.

И не то чтобы я предлагал памятник немедленно снести – все же Носов заразил меня нежностью к этим хрупким созданиям, я только предлагаю обратить внимание на то, что вся наша сегодняшняя Россия – памятник Гайдару. Коллективному Гайдару, прежде всего, но и лично Гайдару, конечно.

Люди, которые двадцать с лишним лет назад приветствовали переход к рынку (слабо, впрочем, представляя, что это значит), всё воспринимали проще: нужно сделать так, как там, у них, едва ли имея в виду, что они хотят жить в России такой, какая она получилась.

А получилась Россия, в которой если продать все машины, припаркованные на Большой Дмитровке, можно было бы построить несколько десятков новых детских садов (а попасть в детский сад, если вы живете не в Москве и не владелец такой машины, невозможно). Россия, в которой за одну ночь в столичных клубах просаживается столько, что можно было бы, пожалуй, оплатить ДМС всем маленьким детям страны, ведь ОМС – такая ерунда, о которой не стоит и говорить – хочешь, чтобы ребенок был здоров: плати. Страна, в которой если бы продать, скажем, сотню самых дорогих квартир Москвы, можно было бы, наверное, погасить ипотеки всех молодых семей. А ипотека – это такое модное рабство: люди соглашаются ближайшие тридцать лет гнуть спину на дядю, только потому, что у дяди прямо сейчас есть сколько угодно денег, а у них нет совсем.

Но не только это. Каждая неделя приносит новый повод для скорби культурной общественности: сегодня закрывают институт и увольняют специалистов по Мандельштаму, завтра закрывают архив или отправляют библиотеку на окраину города, а вчера снесли старинный ветхий особняк. Сегодня громят Зубовский институт, а завтра, глядишь, руки дойдут до Пушкинского дома. Странно, что те же люди, которые заламывают руки по всем этим (достойным, впрочем, заламывания рук поводам), зачастую – за Гайдара (как коллективного, так и личного). Странно, потому что логика та же – логика прибыли, логика частного интереса. (Все ли помнят, что «интерес» и «процент на капитал» в английском языке – одно и то же слово?).

Коллективный Гайдар передал государственную собственность в руки эффективных собственников – предполагалось, что такой собственник, как насос в фонтане, будет разбрызгивать блага так, что под свою струйку сможет встать каждый и никому не будет обидно. Насос, однако, стал работать по-другому – бережно, ничего не разбрызгивая, перекачивать прибыль в недвижимость и на зарубежные счета.

И странно было бы думать, что собственники, получившие в свои эффективные (да, как выясняется, и неэффективные, даже чаще неэффективные) руки большую часть народного хозяйства, будут заниматься бизнесом и только бизнесом, никак не пытаясь влиять на политику. Но почему-то эта странная идея владела умами: одни люди будут зарабатывать деньги – горы денег, а другие будут на честных выборах выбирать себе политиков, которые будут честно друг с другом конкурировать.

Получилось все же так, как по логике и должно было получиться: те, кто сосредоточил в своих руках всю полноту финансовой власти, пошли и купили власть политическую – купили, как в магазине, со скидкой, на распродаже. Покупку пришлось защищать с оружием в руках в какой-то момент, но все обошлось, Белый дом был взят, и что же доблестные покупатели должны были делать с новой игрушкой? Строить дороги и детские сады? Радеть о науке, космосе, платить достойные пенсии, обеспечивать образование и здоровье? Логика-то простая: первое и главное, да как бы и не единственное – нужно доказать свое право на народное хозяйство. А поскольку объяснить, почему именно Пупкин должен быть владельцем заводов, газет, пароходов (которые он не строил) и именно Пупкин должен покупать яхты и футбольные клубы, а все остальные должны брать у Пупкина деньги в долг на тридцать лет под 20% годовых, довольно сложно, то доказывать это право приходится постоянно, все снова и снова, каждый раз, каждый божий день. На это брошены все силы. И памятник Гайдару – из этой оперы. Абы кому памятник не поставят, поставили, значит – голова, значит – все правильно.

Но когда суд над Гайдаром – коллективным в первую очередь, но и лично не в последнюю – все же состоится, в форме отмены итогов приватизации, разумеется, отмены, без которой мы никогда не сможем почувствовать себя хозяевами в собственной стране, хочется надеяться, что дело обойдется без сбрасывания памятников с постаментов. Потому что Носов в конечном счете прав: памятники – они, как дети, – беззащитные и безобидные. Уничтожить памятник, сослать его с глаз долой куда-нибудь подальше – проще простого. Память требует усилия, но оно того стоит. Нужно хорошенько помнить и не забывать ни на минуту, что¢ может сделать со страной горстка ловкачей. И потом, когда дети змеиного гайдаровского гнезда расползутся по запасным аэродромам, которые они уже приготовили себе – кто в Майями, кто в Дубае, кто в Черногории, – быть начеку. Не играть с наперсточниками и не играть в «однорукого бандита» (так острословы уже назвали памятник Гайдару), особенно на последние.