О «СЕРОЙ И БЕЗРАДОСТНОЙ» ЖИЗНИ 30-х ГОДОВ

О периоде правления Сталина – особенно о 30­х годах – сейчас пишут, что, поскольку развитие страны требовало полного напряжения сил народа, и плоды труда людей шли, главным образом, на укрепление мощи государства, а сами они жили в материальном отношении весьма небогато, то жизнь их была серой, выматывающей и безрадостной. Но этот вывод в корне неверен. Его опровергает, к примеру, французский писатель Андрэ Жид. Он побывал в СССР в середине 30­х годов и не принял советской действительности. Но при этом даже он засвидетельствовал: «Налицо факт, русский народ кажется счастливым».

Эти исследователи упускают из виду главное. Для значительной части советских людей того времени труд – действительно очень напряжённый – был освещён высокой целью и полон смысла, он стал сферой раскрытия их духовных сил. И грандиозные свершения тех лет, участниками которых ощущали себя такие люди, воодушевляли, вдохновляли их на ещё более напряжённый труд. Учёный и религиозный писатель (замечу, с лагерным «стажем») Михаил Антонов в статье 1992 года писал о том времени: «Русский человек с неизвестной ему прежде силой почувствовал, что ему всё по плечу на этом свете, для него нет непреодолимых преград». В советских людях выработалось чувство социальной значимости, ­ утверждал в середине 90­х заведующий кафедрой культурологии Московского института электроники и математики Владимир Сапрыкин.

Благодаря всему этому, атмосфера в обществе была отнюдь не серой и безрадостной. Маршал Г.К. Жуков вспоминал о «времени предвоенном»: «Оно отличалось неповторимым, своеобразным подъёмом настроения, оптимизмом, какой­то одухотворённостью». Подъём духовных сил проявился и в том, что у советских людей в те годы был очень высокий интерес к духовной культуре – в том числе и к собственному творчеству. Тогда «вся молодая страна писала стихи, рассказы, повести, вырезала из дерева, лепила, устраивала на площадях грандиозные театральные действа, ­ рассказывал профессор Г. Пелисов. – Художественная душа народа раскрывалась во всю свою бескрайнюю мощь».

Более того, одухотворённый труд, дающий человеку ощущение общественного смысла своей деятельности, сам по себе приносил моральное удовлетворение, становился источником счастья. Маяковский точно выразил это чувство: «Радуюсь я – это мой труд вливается в труд моей республики».

Знатная ткачиха Валентина Плетнёва в интервью 1998 года утверждала: «Была радость труда, измеряемая не длинным рублём, не почестями, а совсем другим, многим сейчас непонятным счастьем – вдохновением, желанием принести стране как можно больше пользы». Примерно в то же время писатель Лазарь Карелин, немалую часть юности проведший в ссылке с отцом, так передал ощущение советского общества тех лет: «Мы были народом замечательного умения… жить бедно, но пребывать в богатстве. На всех было это богатство поделено, на всех. Сознание того, что ты живёшь в громадной стране, и она вся твоя: везде ты у себя дома. Сознание того, что твоя страна сильна, всё сильнее становится… И главное – в самоощущении, что ты участник строительства нового мира».

Обратимся к примеру Николая Островского. Казалось бы, может ли испытывать счастье человек, прикованный неизлечимой болезнью к постели, тяжело страдающий физически? Но Николай Алексеевич говорил: «Посмотрите, как прекрасна жизнь, как обаятельна борьба за возрождение и расцвет страны, борьба за нового человека». Участие своим творчеством в этой борьбе приносило ему ощущение полноценности и даже радости бытия. Журналистка «Огонька» ­ органа, который никак не заподозришь в чрезмерных симпатиях к советскому прошлому, ­ М. Куликова, познакомившись с музеем­квартирой Николая Островского, открыла для себя: «Получается, что в этом помещении жил абсолютно жизнерадостный человек».

Но ощутить такое счастье дано лишь одухотворённым людям. На Московском международном кинофестивале 1989 года югославский режиссёр Жильник говорил о смысле параллели с романом Николая Островского, заложенной в названии его фильма «Так закалялась сталь»: «Герой Островского строил социализм, а Лео, мой герой, носит его на плечах и в желудке». По тону режиссёра и по тону фильма было ясно, что автор полагает: уровень материальной обеспеченности персонажа явно неудовлетворительный. Однако ведь Корчагин был обеспечен неизмеримо хуже персонажа фильма Жильника (у Лео свой отдельный дом, машина, его семья не испытывает каких­то проблем с питанием, он может позволить себе вечера проводить в барах), и тем не менее, был бесконечно счастливее Лео. Дело в том, что для героя фильма, как и для режиссёра, значение имеют лишь материальные ценности и, соответственно, потребительские радости. А потому они, как и их российские единомышленники не в состоянии понять счастье Корчагина.