ЛЮДИ СОВЕТСКОГО КИНО: ВИТАУТАС ЖАЛЯКЯВИЧУС
Виктор ВАСИЛЕНКО, Белгород
С литовским режиссёром Витуатасом Жалякявичусом, создателем фильма «Никто не хотел умирать» (о борьбе сторонников Советской власти с недобитыми гитлеровскими прислужниками в литовской деревне в первые послевоенные годы), который произвёл на меня очень сильное впечатление, я искал встречи немало лет. На Московском международном кинофестивале 1973 года в главном конкурсе шёл фильм Жалякявичуса «Это сладкое слово – свобода», и я пару раз видел режиссёра, но в ту пору у меня даже не возникало мысли – так запросто подойти к знаменитому мастеру и попросить об интервью. Потом, когда я обжился на ММКФ, Жалякявичус надолго исчез с фестивальной орбиты. На фестивале 1979 года его тоже не было в числе участников, однако Витаутас заходил в гостиницу «Россия», чтобы встретиться со своим другом и соратником по работе над фильмом «Никто не хотел умирать» актёром Бруно Оя.
Как-то Бруно запаздывал, и я решил воспользоваться моментом. Поначалу Жалякявичус отказал: «Я сейчас ухожу». Но Оя всё не шёл, и режиссёр согласился: «Давайте, только недолго».
- Есть ли что-нибудь, что объёдиняет «Никто не хотел умирать» и Ваши фильмы латиноамериканской серии?
- Я думаю, это тема борьбы за свободу, борьбы за счастье. Это начало всех искусств: ведь искусство
– борьба за освобождение человека.
- Вашу латиноамериканскую серию называют трилогией, но я знаю только два фильма: «Это сладкое слово
– свобода» и «Кентавры».
- Первым был телевизионный фильм «Вся правда о Колумбе». Он шёл по литовскому телевидению, но на Центральное не вышел из-за того, что возникли проблемы редакционного порядка: нашли, что в нём слишком много жестокостей.
Я попросил режиссёра рассказать о «Колумбе», но он туманно ответил, что идея фильма возникла, когда он прочёл новеллу Сандерса, а в основе той лежат мотивы поэму Стивенсона «Вересковый мёд».
Через четверть часа нашей беседы я понял, что уклоняться от прямых ответов – это вообще манера Жалякявичуса. Впрочем, возможно, что причина этого была в полном отсутствии интереса ко мне.
- Что Вам кажется главным из того, что Вы хотели сказать «Кентаврами»?
- Вы неправильно формулируете. Не «хотел сказать», а о чём хотел говорить. Сказать – это нечто краткое, о чём не нужно делать фильм. А в каждом произведении – даже небольшой новелле – есть целый ряд вещей. Одни из них затрагиваются откровенно и полно, другие – как будто косвенно. Но неизвестно, что из этого бывает главным – иногда именно то, что в подтексте.
Тогда я попытался найти контакт, обсуждая политические события, затронутые в «Кентаврах»(в основе фильма – путч военных в Чили в сентябре 1973 года). Поинтересовался, действительно ли, как это показано в фильме, шеф корпуса карабинеров уже после начала мятежа предлагал президенту Альенде арестовать всех главарей заговора? Однако снова натолкнулся на стену:
- Знаете, что касается политических событий, то здесь сегодня ничего нельзя придумать. Любая придуманная экстравагантность, как потом выясняется, уже имела место в действительности. Причём, иногда оказывается, что это было общеизвестно, не ведали о том только сценаристы.
Оставалось признать своё поражение и, задав ещё несколько формальных вопросов, откланяться. Но был один момент, который меня давно занимал, и я решил поинтересоваться:
- Почему жестокость многих сцен фильма «Это сладкое слово – свобода» заметно снижена по сравнению со сценарием?
И вдруг оказалось, что вопрос задел проблему, над которой, видимо, размышлял и сам режиссёр. Последовавший монолог Жалякявичуса искупил пустоту предыдущей части разговора.
- Дело в том, что, читая на бумаге, в повести, романе, вы внутренне себя ограничиваете. Есть пределы, через которые ваша фантазия не перешагнёт, если психика этого не приемлет. Насколько ваша психика позволяет – настолько вы и воспринимаете, остальное сознание само туширует. Другое дело, когда изображение пыток или чего-нибудь подобного показывают на экране – даже иглы, которую врач вводит в вену. Тут уже барьера нет. Я, например, вздрагиваю при этом. Нечто похожее происходит и с тем, что мы условно называем сексом. Когда ты читаешь – это любовь. А когда такое начинается на экране, то часто превращается просто в порно. Видимо, тут дело в том, что уходит одухотворённость. Внимание акцентируется на физической стороне происходящего на экране. Если говорить о жестокости, то остаются рана, кровь, страх, а уходит смысл происходящего: во имя чего один позволяет себе это проявлять, а другой, несмотря ни на что, терпит.
Появился Оя, но Витаутас уже несколько «оттаял» и согласился продолжить беседу ещё на несколько минут. Закончил я традиционным вопросом:
- Над чем Вы работаете сейчас?
- Сейчас я начал работать над экранизацией «Рассказа неизвестного человека» Чехова. Это не «хрестоматийный» Чехов. В нём есть и понимание того, что тревожило Толстого, и понимание того, что пережил Достоевский.
Жалякявичус – и Чехов! Этого я не ожидал и потому поинтересовался:
- Как Вы пришли к Чехову?
- А я всё время шёл к Чехову. Все мои 45 лет. На мой взгляд, у каждого режиссёра наступает момент, когда он приходит к Чехову, Толстому или Достоевскому.
дата: 19.08.2009 Верхний уровень
