«СЕКСУАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»:
ИСТОКИ, СУЩНОСТЬ, ПОСЛЕДСТВИЯ

Любовь – одно из самых ценных духовных богатств человека. Она возвышает его внутренний мир, активизирует духовные силы. «Нищие безоружные люди сбрасывают королей с престола из любви к ближнему, - говорит один из героев Шварца. – Из любви к родине солдаты попирают смерть, и та бежит без оглядки. Мудрецы поднимаются на небо и ныряют в самый ад из любви к истине. Землю перестраивают из любви к прекрасному…».

Любовь между мужчиной и женщиной не составляет исключения. Разумеется, если это то чувство, которое называют настоящей любовью – чувство, основанное на возникновении духовной близости. Именно ради такого чувства посланец Князя Тьмы бросает вызов своему господину в фильме Марселя Карне «Вечерние посетители», а ангел в фильме Вима Вендерса «Небо над Берлином» отказывается от бессмертия.

Однако  в конце 80-х годов в нашем обществе стала насаждаться совсем иная точка зрения. Множество изданий принялись весьма активно пропагандировать мнение тех специалистов, которые рассматривают любовь едва ли не более «технологично», нежели физиологи. Они стремились (и стремятся) убедить нас, будто духовная составляющая любви – не более, чем выдумка ханжей, прикрывающих романтическим флёром «нормальные» животные инстинкты; будто проблемы семьи, главным образом, обусловлены недостаточной сексуальной «просвещённостью» супругов; будто подавление инстинкта делает человека несчастным, и потому раскрепощение секса от «оков» нравственности – это путь к психическому здоровью и счастью; будто в сексе оправдано всё, что доставляет удовольствие… При этом в качестве главного аргумента приводились ссылки на Фрейда как на некую высшую инстанцию.

Вся эта кампания велась под девизом «Ничто человеческое не должно быть нам чуждым». Если встать на позицию персонажа Бомарше садовника Антонио, считавшего, что человек отличается от животного тем, что пьёт, не испытывая жажды, и занимается любовью в любое время года, то с таким пониманием «человеческого» можно согласиться. Но если принять точку зрения тех, кто подобно философу Максу Шелеру, полагает, что животное всегда говорит “да” импульсам инстинктивных влечений, а человек – «это тот, кто может сказать “нет”», то предлагаемое понимание «человеческого» абсолютно неприемлемо.

Таким образом, мы и тут должны обратиться к вопросу приоритетов существования человека. То, что наши «обновители мышления» навязывали людям в качестве «нормального» отношения к сексу, не соответствует природе «Человека очеловеченного». Поскольку её характеризует превалирование духовного начала над животными инстинктами, в любовных отношениях сексуальная близость возникает и закрепляется лишь при условии духовного сближения. Выведение на первый план стремления к получению животного удовольствия от секса, пренебрежение духовным наполнением любви – это одно из проявлений потребительского отношения к жизни. Соответственно, оно свойственно природе не человека вообще, а  «Человека потребляющего».  

Фрейд ведь как философ в сущности развивал потребительскую идеологию «оформленную» в учение ещё Аристиппом и его последователями в древней Элладе. Те утверждали: «Конечным благом считается лишь телесное наслаждение… наслаждение является благом, даже если оно порождено безобразными вещами… телесные наслаждения много выше душевных…». А Фрейд возводил свою философию на таких устоях: «Жизненная цель просто определяется программой жизненного наслаждения… Ощущение счастья при удовлетворении диких, не обузданных нашим Я влечений, несравнимо более интенсивно, чем насыщение укрощённого первичного позыва… Радости от процесса творчества кажутся нам более «тонкими и возвышенными», но интенсивность их по сравнению с удовлетворением более грубых и примитивных влечений более приглушённая».

В своих философских построениях Фрейд вообще пренебрегает духовной составляющей. Так, искусство в его системе ценностей – это «лёгкий наркотик», который «не может дать большего, чем мимолётное отвлечение от тягот жизни» - типичный подход к художественной культуре «Человека потребляющего».

Во многом не согласны со взглядами Фрейда другие авторитетные психоаналитики, в том числе и воспитанники фрейдовской школы. Один из них, Фромм, писал: «Согласно Фрейду полное и ничем не сдерживаемое удовлетворение всех инстинктивных желаний вело бы к духовному здоровью и счастью. Но очевидные клинические случаи показывают, что полное удовлетворение всех инстинктивных потребностей не только не даёт основы для счастья, но даже не гарантирует психического здоровья. Идея Фрейда могла стать популярной только вследствие тех изменений, которые произошли в духе капитализма, когда центр тяжести был перенесён… на потребление как основу для сверхширокого рынка и главное удовольствие для одержимого тревогой, автоматизированного индивида. Не откладывать удовлетворения какого бы то ни было желания стало главной тенденцией как в сфере секса, так и в сфере всякого материального потребления».

Пример нашего общества, где стремление к сексуальному «раскрепощению» развивалось одновременно с утратой в общественном сознании приоритета духовных ценностей и утверждением потребительского отношения к жизни, подтверждает этот вывод.

В последнее время не раз доводилось сталкиваться с мнением, что различное отношение к любви идёт от различия двух культур – русской и западной. Но это не совсем справедливо. Не составит труда вспомнить множество произведений западных литераторов, а позднее и кинематографистов, рассказывающих о любви как о духовном чувстве, а не просто как о сексуальном влечении. С разным уровнем мастерства это делали и такие художники, как Гюго, Диккенс, Скотт –  и создатели чисто развлекательной литературы вроде Эмара, Хаггарда, Сабатини. И в кино такой подход характерен не только для «высокого» искусства, но и для ширпотреба типа картин «Петер», «Жюльетта» и даже «Девушка моей мечты».

Конечно, что в прежние годы в ряде стран Западной Европы действовала католическая цензура, а в США – «кодекс Хейса», которые административными методами отстаивали в сущности чисто христианский принцип: человек не должен смотреть на женщину как на объект сексуальных вожделений (в частности, «Кодекс Хейса» подчёркивал: «Страсти должны изображаться так, чтобы не будить низкие и вульгарные эмоции зрителей»). Несомненно, однако, что для многих мастеров этот принцип и без того был этическим ориентиром. Потому что указом можно запретить показывать грязь, но невозможно создать внутреннюю чистоту, которой отмечены, скажем, «Римские каникулы» или «Большие манёвры».

Ситуация в корне изменилась во второй половине 60-х – начале 70-х годов. Грянула «сексуальная революция». В её авангарде были левые интеллектуалы, считавшие, что  осуществление сексуальной революции станет предпосылкой революции социальной, что это «средство сокрушения буржуазного мира». Но по сути дела они только сыграли роль тарана для уничтожения моральных преград на пути распространения потребительства и в сферу любовных отношений.

Ещё в полный голос звучали рассуждения об «антибуржуазном потенциале эротики», а эротическое кино (под коим фактически стали понимать хоть сколько-нибудь респектабилизированное порно) сделалось частью сугубо буржуазного коммерческого масскульта.

Конечно, эротические эпизоды в кино иногда используются режиссёрами для решения художественной задачи. Литовский кинематографист Витаутас Жалякявичус, характеризуя специфику воздействия эротических эпизодов, говорил, что когда «это» начинается на экране, любовные отношения теряют одухотворённость, превращаются в чисто физиологический процесс. И, скажем, Имамура в нашумевшей в своё время «Легенде о Нарайаме» таким способом даёт нам ощутить, что в сексуальных отношениях персонажей нет ничего человеческого – это чисто животное спаривание.

Однако  эротика редко используется на таком уровне, в подавляющем большинстве случаев эротика в кино – это способ повышения прокатных возможностей картины, дань моде, а нередко и просто пикантное развлечение. Только ведь само название «интимные отношения» подразумевает, что они не для постороннего взгляда. И предложение развлечься, подглядывая за ними, у нравственно здорового человека должно вызывать не интерес, а отвращение.

Ещё один характерный симптом. «Сексуальная революция» вызвала расцвет и, так сказать, респектабелизацию сексуальных извращений. В телесериале «Закон и порядок» один из персонажей говорит – с явным оттенком осуждения «косности», что двое из пяти американцев всё ещё считают гомосексуализм грехом. Хотя в стране, мнящей себя христианской, впору ужасаться, что трое из пяти жителей не считают «содомский грех» грехом. Такое явление целиком закономерно: если считать, что в сексе оправдано всё, что доставляет удовольствие, то это «всё» становится с точки зрения морали данного общества вполне нормальным. Но подобный секс противоречит уже не только духовной, но и биологической природе человека. Сексуальный инстинкт, как известно, ориентирован на продолжение рода, а извращённый секс подобной ориентации лишён изначально.

Против тезиса о благотворном воздействии сексуального раскрепощения свидетельствует и статистика. Она показывает, что по мере победного шествия по России сексуальной революции проблемы семьи отнюдь не смягчались. Вот как изменялось соотношение браков и разводов в РСФСР–РФ: 1990-й год – 8,9 браков и 3,8 разводов (на тысячу человек); 1991 – 8,6 на 4,1; 1992 – 7,1 на 4,3; 1993 – 7,5 на 4,5; 1994 – 7,4 на 4,6… В 1990 году родилось 2,2 миллиона детей, в 1994 – 1,4 миллиона, зато число абортов достигло невероятного прежде уровня, превысив число родившихся примерно вдвое. Катастрофически выросло распространение венерических заболеваний – причём, среди детей и подростков ещё больше, чем среди взрослых.

И дело здесь вовсе не в некой русско-советской «нецивилизованности». В 1970 году в США была принята программа «сексуального просвещения» в школах. К 1976 году, как информировала печать, «плоды просвещения» были уже налицо: уровень абортов среди несовершеннолетних в США вырос на 45%. В 1983 году американский журнал «Ньюсуик» в обзоре «Портрет Америки» привёл такие данные: с 1970 по 1982 годы число одиноких людей в США выросло на 75%, причём, в возрасте от 25 до 34 лет вчетверо (последнее свидетельствует о том, что общий рост числа одиноких людей сохранялся ещё не столь пугающим за счёт тех, чьё сознание сформировалось до «сексуальной революции»); число разводов выросло на 151%; число матерей-одиночек – на 367%. По данным «Нью-Йорк Таймс» от середины 70-х к середине 90-х число американских подростков, заразившихся венерическими болезнями, увеличилось в 5 раз.

Не обошла подобная тенденция и Западную Европу. «У нас утрачивается наиболее ценное, что может быть в обществе, – семейная стабильность»

Из всего, сказанного выше, можно сделать вполне определённый вывод: «сексуальная революция» стала одним из проявлений прогрессирующей дегуманизации человека. И в то же время она сама способствовала развитию этого процесса. Это шаг к потере человеком своей уже не только духовной, но и биологической сущности, прямо ведущей к самоуничтожению человеческого рода.